Новые папки, новые стукачи — и снова ничего. Бумаги, разрешающие освободить Рапаву по истечении срока, проверенные специальной комиссией Второго Главного управления, — все в порядке, печать поставлена, разрешено освободить. Вернувшемуся из заключения предоставлена соответствующая работа — в железнодорожном депо Ленинградского вокзала; осведомитель КГБ на месте — мастер Антипин. Вернувшемуся из заключения предоставлено жилье в недавно отстроенном комплексе «Победа революции»; осведомитель на месте — управдом. Новые доносы. Ничего. Дело заново рассмотрено и переведено в раздел «Разбазаривание государственных средств». Это 1975 год. В папке ничего нового вплоть до 1983 года, когда личность Рапавы вновь прошла проверку по требованию заместителя начальника Пятого управления (по идеологическим диверсиям).

Так, так...

Суворин затянулся трубкой, пососал ее, почесал мундштуком лоб и принялся опять листать папки. Сколько этому типу лет? Рапава, Рапава, Рапава... вот: Папу Герасимович Рапава, род. 9/9/27.

Значит, ему за семьдесят — старик. Но не такой уж и древний. Не настолько древний, чтобы быть непременно покойником, хотя средний срок жизни мужчин в стране — пятьдесят восемь лет (и этот показатель к тому же понижается), ниже, чем в сталинское время.

Суворин вернулся к донесению за 1983 год и пробежал его глазами. В нем не было ничего нового. О, этот Рапава держал рот на замке — ни слова за тридцать лет. Только дойдя до конца документа и увидев рекомендацию прекратить дело, а также фамилию офицера, утвердившего эту рекомендацию, Суворин подскочил на стуле.

Он ругнулся, достал мобильный телефон, набрал номер ночного дежурного по СВР и попросил соединить его с квартирой Виссариона Нетто.

10

Они сошлись на трех сотнях, и он потребовал за это две услуги: во-первых, она сама отвезет его к отцу и, во-вторых, будет его ждать час. Получить адрес и ехать туда одному было бессмысленно, а кроме того, если район, где живет Рапава, изобилует хулиганьем, как он говорил («район, где мы жили, парень, был хороший, пока не появились наркотики и преступность...»), то ни один иностранец в своем уме не забредет туда в одиночку.

Ее машина, побитая древняя «лада» песочного цвета, стояла на темной улице, ведущей к стадиону, и они молча дошли до нее. Рапава сначала открыла дверцу со стороны водителя, потом, перегнувшись через сиденье, впустила Келсо. На сиденье для пассажира лежала кипа книг — как он заметил, учебники, — и она быстро перебросила их назад.

Он спросил:

— Ты что, адвокат? Или изучаешь право?

— Триста долларов, — сказала она и протянула руку. — Долларов США.

— Потом.

— Сейчас.

— Тогда половину сейчас, — исхитрился он, — а половину потом.

— Я-то найду с кем лечь, мистер. А вот ты найдешь другого шофера?

Это было самое длинное ее высказывание за вечер.

— О'кей, о'кей. — Он достал бумажник. — Из тебя выйдет хороший адвокат.

Боже! Он уже истратил в клубе сотню, а сейчас отдаст ей триста, и у него почти ничего не останется. Он ведь собирался сегодня вечером предложить немного наличных старику в качестве аванса за тетрадь, а теперь не сможет.

Она пересчитала банкноты, старательно их сложила и сунула в карман пальто. Маленькая машина загромыхала в направлении Ленинградского проспекта. Она повернула направо, где было мало машин, затем развернулась, и они поехали назад, мимо опустевшего стадиона «Динамо» на северо-запад, к аэропорту.

Она ехала быстро. Келсо подозревал, что ей хотелось поскорее отделаться от него. Кто она? Внутренность «лады» не давала на это ответа. Здесь было до тошноты чисто, почти пусто. Она сидела в профиль к нему. Ее лицо было слегка наклонено вперед. Она сосредоточенно смотрела на дорогу. Черные губы, белые щеки, маленькие изящно заостренные ушки под коротко остриженными черными волосами. У нее был вид вампира, вызывающий тревогу. И в то же время — вампира встревоженного. Келсо все еще чувствовал во рту вкус ее помады и невольно подумал: какова она в постели? Сейчас она недосягаема, а четверть часа назад готова была выполнить любое его желание.

Она бросила взгляд вверх, в зеркальце, и увидела, что он смотрит на нее.

— Прекрати.

Но он продолжал смотреть, только теперь более откровенно. Своим взглядом он как бы говорил: «Я заплатил за эту поездку», потом почувствовал себя дешевкой и отвернулся.

Улицы за окошком стали заметно темнее. Келсо понятия не имел, где они находятся. Они проехали Парк Дружбы — это он знал, миновали электростанцию, железнодорожную ветку. Вдоль дороги, через дорогу, по другую сторону дороги пролегали толстые трубы, по которым в квартиры текла горячая вода — из стыков сочился пар. Время от времени в темноте вдруг вспыхивали огни костров, и Келсо видел людей, движущихся вокруг них. Минут через десять машина свернула налево, на широкую и ухабистую, как поле, улицу, обсаженную по обе стороны тощими березами. Машина попала в выбоину, и шасси заскрипели, царапая по камню. Рапава крутанула руль, и они попали в другую выбоину. Впереди, среди деревьев, смутно виднелись оранжевые огоньки, освещавшие подъезды и подходы к огромному многоквартирному комплексу.

Теперь она снизила скорость, так что машина еле ползла. И остановилась у поломанной деревянной автобусной остановки.

— Вот здесь он живет, — сказала она. — Корпус девять.

Дом находился метрах в ста от них, за заснеженным пустырем.

— Ты меня подождешь?

— Пятый подъезд. Пятый этаж. Квартира двенадцать.

— Но ты меня подождешь?

— Мы же договорились.

Келсо взглянул на часы. Было двадцать пять минут второго. Затем снова посмотрел на дом, пытаясь сообразить, что он скажет Рапаве, да и как тот, интересно, его встретит.

— Значит, ты здесь выросла?

Она не ответила. Выключила мотор, подняла воротник пальто, сунула руки в карманы и уставилась в стекло. Келсо вздохнул, вылез из машины и обошел ее. Пушистый снег хрустел под ногами. Его пробрала дрожь, и он направился к дому по неровной земле.

Где-то на полпути до него донесся звук включаемого мотора. И, быстро обернувшись, он увидел, как «лада» медленно отъезжает, притушив фары. Рапава не потрудилась даже подождать, когда он отойдет подальше и не услышит мотора. Сука! Он побежал к машине. Закричал — не громко и, в общем-то, не зло. Скорее от возмущения собственной глупостью. Маленькая «лада» сотрясалась, подпрыгивала, и на какой-то миг Келсо показалось, что он сейчас нагонит ее, но машина кашлянула, накренилась, фары включились, и она помчалась прочь. А он стоял и беспомощно смотрел, как она исчезает в лабиринте бетонных домов.

Он был один. Вокруг ни души.

Келсо повернулся и быстро пошел по снегу назад, к дому. Он чувствовал себя уязвимым на таком открытом месте — страх обострял его чувства. Откуда-то слева доносился собачий лай и плач ребенка, а впереди звучала музыка — слабо, еле слышно. Она явно исходила из девятого корпуса и с каждым шагом становилась все громче. Теперь Келсо уже мог различитьдетали: стены из шероховатого бетона, темные входы в подъезды, балконы, заставленные всяким хламом: рамы кроватей, велосипеды, старые шины, засохшие растения. В доме горели три окна — остальные тонули в темноте.