Все возмутительно просто.
Но понимает ли Келсо, как близко от него Мамонтов и какая опасность ему грозит? Конечно, не понимает, куда ему! Он же европеец. Ему кажется, что он защищен неким иммунитетом.
А машина все тащилась в густом уличном потоке.
— Вот здесь, — сказал милиционер, ткнув толстым указательным пальцем в окно. — Справа.
Под дождем место выглядело мрачно — складское здание из унылого красного кирпича с маленькими окнами, забранными паутиной железных решеток. Над входом не было никакой вывески.
— Давайте подъедем сзади, — предложил Суворин. — Может, там стоянка.
Они повернули направо и еще раз направо и через открытые деревянные ворота въехали в поблескивающий от воды асфальтированный двор. В углу стояла старая зеленая машина «скорой» с закрашенными стеклами, рядом — большой черный фургон. Огромные ржавые бочки были наполнены белыми пластиковыми мешками, перетянутыми скотчем, с надписью красными буквами: «Хирургические отходы». Несколько мешков валялись на асфальте, по всей вероятности, разодранные собаками. Кровавые тряпки мокли под дождем.
Зинаида сидела теперь прямо, озираясь вокруг и пытаясь понять, где они находятся. Милиционер извлек свое массивное тело из машины и открыл снаружи дверцу. Рапава не шевельнулась. Суворину пришлось подойти, легонько взять ее за руку и вывести из машины.
— Это здание пришлось перестроить. Есть еще один такой морг — в Электростали, кажется. Вот что такое волна преступности. Даже мертвым приходится лежать как попало. Пошли, Зинаида. Это формальность. Но она необходима. К тому же, говорят, это часто помогает. Мы всегда должны смотреть ужасам жизни прямо в глаза.
Она высвободила руку, надела плащ, и он внезапно осознал, что нервничает гораздо сильнее ее. Он никогда раньше не видел мертвецов. Это трудно себе представить: майор бывшего Первого Главного управления КГБ, и никогда не видел трупы. Придется восполнить этот досадный пробел в образовании.
Они пробирались мимо мусорных куч возле грузового лифта в задней части здания — милиционер впереди, за ним Зинаида, позади Суворин. Когда-то это был склад-холодильник для рыбы, которую везли с Черного моря на север, и до сих пор в воздухе ощущался соленый запах морской воды, несмотря на тяжелый дух дезинфекции.
Милиционер хорошо знал здешние порядки. Он заглянул в застекленный кабинет и обменялся шутками с кем-то внутри. Тут же вышел человек, натягивая на ходу белый халат. Он откинул занавес из толстых черных резиновых лент, и они оказались в длинном коридоре — достаточно широком, чтобы мог проехать автопогрузчик, — с тяжелыми дверьми холодильных камер по обеим сторонам.
В Америке — Суворин знал это из боевиков, которые обожала смотреть Серафима, — скорбящие родственники могут видеть своих усопших на экране монитора, заботливо изолированные от физической реальности смерти. В России нет подобной деликатности.
Однако, учитывая скудость средств, надо сказать, что местные власти делали все от них зависящее. Зал опознания — если идти со стороны улицы — располагался так, что рефрижераторы не были видны. На столе красовались две вазы с искусственными цветами, по обе стороны от медного креста. Каталка стояла впереди, под белой простыней виднелись очертания тела. Суворин ожидал, что Рапава был более мощного сложения. Он встал рядом с Зинаидой. Милиционер — рядом со служителем морга. Суворин кивнул, и служитель откинул край простыни с головы.
Рябоватое лицо Папу Рапавы с почерневшими веками было обращено к обшарпанному потолку, редкие седые волосы зачесаны назад и разделены аккуратным пробором.
Милиционер уныло задал формальный вопрос:
— Свидетель, это Папу Герасимович Рапава? Зинаида, прижав руку ко рту, кивнула.
— Отвечайте, пожалуйста.
— Да. — Голос ее был едва слышен. Затем она произнесла громче: — Да. Это он. — И с вызовом посмотрела на Суворина.
Служитель попытался набросить простыню.
— Подождите, — сказал Суворин.
Он дотянулся до края простыни и резко дернул ее на себя. Она слетела на пол, обнажив тело.
На мгновение воцарилась тишина, тут же нарушенная криком Зинаиды.
— И это Папу Герасимович Рапава? Посмотрите, Зинаида. — Сам он, к счастью, не вглядывался, ему докладывали, в каком состоянии тело. Его глаза пристально смотрели на нее. — Видите, что они с ним сделали? То же самое будет с вами. И с вашим дружком Келсо, если им удастся его поймать.
Служитель что-то кричал. Зинаида со стоном отпрянула в угол, и Суворин метнулся за ней — это был его миг, его единственный шанс: он нанес удар и теперь обязан довести дело до конца. — Скажите мне, где он. Простите меня, но вы должны мне это сказать. Где он?
Она замахнулась на него, но милиционер успел схватить ее за плащ и оттащить в сторону.
— Ну хватит, хватит. — Он повернул ее к себе, и она рухнула на колени.
Суворин тоже опустился на колени возле нее. И сжал ее лицо в своих ладонях.
— Умоляю, простите меня, — повторял он. Лицо ее обмякло под его пальцами, глаза наполнились слезами, щеки потемнели, рот напоминал черное пятно. — Все в порядке. Ну пожалуйста.
Она окаменела. Ему показалось, что сейчас она потеряет сознание, но глаза ее оставались широко открытыми.
Она не сломлена. Он понял это. Она — дочь своего отца.
Примерно через полминуты он отпустил ее и сел на корточки, наклонив голову и тяжело дыша. Он слышал, как за его спиной увозят каталку.
— Вы сумасшедший, — сказал служитель, потрясенный этой сценой. — Псих е... ный, вот вы кто.
Суворин только устало отмахнулся. Дверь захлопнулась. Он прижал ладони к холодному каменному полу. Он ненавидел дело, которое ему поручили: не потому, что оно такое странное и опасное, а потому, что из-за него Суворин осознал, насколько ненавидит свою страну — всех этих отморозков старых времен, выходящих по воскресеньям на улицу с портретами Маркса и Ленина, всех этих твердолобых фанатиков вроде Мамонтова, которые не примирились, хотя и ничего не добились, и не понимают, что мир стал совершенно иным.
Тяжелый груз прошлого придавил его, как сброшенный памятник.
Потребовалось немалое усилие, чтобы, оттолкнувшись от пола ладонями, подняться.
— Пошли, — сказал он и протянул ей руку.
— Архангельск. — Что?
Зинаида смотрела на него, по-прежнему оставаясь на полу. Пугающее спокойствие исходило от нее. Он подошел ближе.
— Что вы сказали?
— Архангельск.
Он придержал полы пальто и аккуратно присел на корточки возле нее. Оба опирались спинами о стену, как люди, чудом уцелевшие в автомобильной катастрофе.
Она смотрела прямо перед собой и говорила чужим монотонным голосом. Суворин, раскрыв блокнот, быстро писал наискосок страниц, переходя с одной на другую. Он боялся, что она замолчит в любую минуту, так же внезапно, как и заговорила.