Нет, они так и не спросили, кто отец будущего ребенка.

В начале апреля у нее началось кровотечение. Они отвезли ее в больницу. Вот тогда и видели ее в последний раз. В родильном отделении кровотечение у нее не прекратилось. Доктора им потом все рассказали. Ничего нельзя было сделать. Через два дня она умерла на операционном столе. Ей было двадцать лет.

— А ребенок?

Ребенок выжил. Мальчик.

Все хлопоты взял на себя товарищ Мехлис.

Он обязан это сделать, сказал он. Он чувствует себя ответственным за случившееся.

Именно Мехлис обеспечил лучшего доктора, ни больше ни меньше — академика, ведущего специалиста страны, его доставили самолетом прямо из Москвы; Мехлис же организовал и усыновление. Сафоновы и сами охотно бы вырастили внука, они просили об этом, даже умоляли, но у Мехлиса была бумага, подписанная Анной, где говорилось, что, если с ней что-нибудь случится, она хочет, чтобы ребенка усыновили. Она назвала в бумаге родственников отца ребенка, супружескую чету Чижиковых.

— Чижиковы? — переспросил Келсо. — Вы уверены?

Уверена.

Ребенка они даже не видели. Им не разрешили зайти в больницу.

Ну, она с этим согласилась, потому что Варвара Сафонова уважала партийную дисциплину. И до сих пор уважает. И будет верить в нее до самой смерти. Партия всегда была ее божеством, и, как и у Бога, пути партии подчас бывают неисповедимы.

Но Михаил Сафонов больше не верил в непогрешимость партии. Он поставил себе целью найти этих Чижиковых, что бы ни говорил Мехлис, и у него было еще немало друзей в областном комитете партии, готовых ему в этом помочь. Вот так он и узнал, что Чижиковы — вовсе не мифические личности из Москвы, а северяне, как и Сафоновы, и живут они в лесной деревне неподалеку от Архангельска. Чижиковы — не настоящая их фамилия, и они сотрудники НКВД.

К тому времени уже наступила зима, и Михаил не мог ничего предпринять. С приходом весны он каждый день смотрел, не начинается ли оттепель. Но однажды утром они проснулись под звуки траурной музыки из репродуктора и узнали, что товарищ Сталин умер.

Она плакала, да и Михаил не сдержал слез. Вас это удивляет? Они выли, вцепившись друг в друга! Они рыдали так, как никогда в жизни, даже после смерти

Анны они так не убивались. Весь Архангельск скорбел. Она до сих пор помнит день похорон. Тишина, разорванная залпом тридцати пушек. Эхо салюта неслось через Двину, как гул далекой грозы.

Через два месяца, в мае, когда сошел лед, Михаил упаковал рюкзак и отправился на поиски внука.

Она знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Прошел день, два, потом три. Михаилу было всего сорок пять лет — здоровый, сильный мужчина.

На пятый день рыбаки выловили его из желтой талой воды неподалеку от Новодвинска, в тридцати километрах вверх по течению.

Келсо развернул карту, купленную О'Брайеном, разложил ее на столе. Варвара надела очки и начала водить пальцем вдоль синей линии реки, приблизив здоровый глаз чуть ли не вплотную к карте.

Вот здесь, сказала она наконец и ткнула пальцем. Вот место, где нашли тело ее мужа. Это дикая чащоба! В этих лесах водятся волки, медведи и рыси. Кое-где деревья растут так густо, что даже человек не может пройти. И болота, готовые проглотить вас в одну минуту. И сплошь да рядом человеческие кости — там, где были когда-то кулацкие поселения. Почти все кулаки, кстати говоря, вымерли. В таких местах мало чем можно поддержать свою жизнь.

Михаил хорошо знал лес, как и все местные мужчины. Он с детства бродил по тайге.

Милиция утверждала, что это был сердечный приступ. Может, он хотел набрать воды? Но упал в холодную желтую воду, и сердце остановилось от шока.

Она похоронила его на Кузнецком кладбище, рядом с Анной.

— А как называлась деревня, — спросил Келсо, чувствуя, что О'Брайен из-за его спины снимает их своей проклятой миниатюрной камерой, — в которой, по мнению вашего мужа, жили Чижиковы?

Ну, вы с ума сошли! Как может она это помнить? Прошло почти пятьдесят лет...

Она снова уткнулась лицом в карту.

Наверное, здесь. Она опустила трясущийся палец на какую-то точку к северу от реки. Где-то здесь. Поселок слишком маленький, чтобы его запомнить. Может, у него даже нет названия.

Сама она никогда не пыталась искать?

Нет!

Она в ужасе посмотрела на Келсо.

Ничего хорошего из этого не вышло бы. Ни тогда.Ни теперь.

24

Незадолго до полудня большая машина резко притормозила и свернула с Московского шоссе к военно-воздушной базе в Жуковском. Мрачный Феликс Суворин удержался на заднем сиденье, вцепившись в поручень. У контрольно-пропускного пункта поджидал джип. Как только поднялся шлагбаум, джип тронулся, блеснув включенными габаритными огнями, и они двинулись за ним вдоль боковой стены здания аэровокзала, проехали ворота в чугунном ограждении и оказались на бетонном поле.

Маленький серый самолет, винтовой, шестиместный, как он и просил, заправляли топливом. За самолетом выстроились в ряд темно-зеленые военные вертолеты с поникшими роторами, возле них стоял большой «зил».

Так, подумал Суворин, кое-что пока еще работает.

Он запихнул свои записи в портфель и пулей помчался под дождем и ветром к «зилу»; водитель Арсеньева уже открывал ему заднюю дверцу.

— Ну? — прозвучал нетерпеливый голос из теплой кабины.

— Ну... — сказал Суворин, усаживаясь рядом с Арсеньевым, — это не то, что мы думали. Спасибо за самолет.

— Подождите в другой машине, — бросил Арсеньев шоферу.

— Слушаюсь, товарищ полковник.

— Что именно не то и кто что думал? — спросил Арсеньев, когда дверца за шофером захлопнулась. — Между прочим, здравствуйте.

— Доброе утро, Юрий Семенович. Тетрадь. Все считали, что там записи Сталина. На самом деле это оказался дневник, который вела девушка — прислуга Сталина, Анна Михайловна Сафонова. Он выписал ее из Архангельска для обслуживания летом 1951 года, примерно за полтора года до смерти.

Арсеньев заморгал от неожиданности.

— Вот как? И Берия это выкрал?

— Да. Дневник и какие-то бумаги, имеющие отношение к ней, скорее всего.

Арсеньев удивленно смотрел на Суворина, а затем начал смеяться. И облегченно покачал головой.

— Ну, вашу мать! Этот старый мерзавец спал со своей прислугой? В этом все дело?

— Очевидно, так.

— Этому нет цены. Это просто замечательно! — Арсеньев стукнул по спинке переднего сиденья. — Как бы я хотел при этом присутствовать! Увидеть выражение лица Мамонтова, когда он узнает, что завещание великого Сталина — всего лишь отчет прислуги о том, как она спала с великим вождем! — Он взглянул на Суворина, его полные щеки раскраснелись от восторга, в глазах блеснули искры. — Что с вами, Феликс? Только не говорите мне, что вы не видите в этом ничего смешного. — Он перестал смеяться. — В чем же дело? Вы уверены, что это так, а не иначе?