— Батарейки кончаются.
— У тебя или у мобильника?
— У обоих. А чем ты там будешь заниматься без меня сегодня вечером?
— Харрисон хочет сводить меня на какой‑то дурацкий бейсбольный матч. Всю неделю об этом жужжит.
Хедли выпрямилась.
— Мам, он опять будет звать тебя замуж.
— А? Да нет!
— Точно будет. Спорим, он даже на табло свое предложение выведет.
— Ни в коем случае! — застонала мама. — Он этого не сделает!
Хедли засмеялась:
— Еще как сделает! Это как раз в его духе.
Обе начали хихикать так, что не смогли больше говорить. Хедли уже и не пыталась сдерживаться. От смеха на глазах у Хедли появились слезы. Так чудесно дать себе волю. После изматывающего дня она была рада любому предлогу посмеяться.
— Такая безвкусица, правда? — спросила мама, отдышавшись.
— Ага, — согласилась Хедли. — А знаешь, мам…
— Ау?
— По‑моему, тебе надо сказать «да».
— Что? — Мама повысила голос сразу на пару октав. — Что с тобой? Раз в жизни побывала на свадьбе и сразу превратилась в Купидона?
— Он тебя любит, — просто ответила Хедли. — И ты его тоже.
— Все не так просто.
— Очень даже просто. Скажи «да», и все тут.
— А потом жить долго и счастливо?
Хедли улыбнулась:
— Ага, вроде того.
Телефон снова начал настойчиво попискивать.
— Времени почти не осталось, — проговорила Хедли.
Мама снова засмеялась, но на этот раз ее голос зазвучал как‑то устало:
— Это намек?
— Если он поможет тебя убедить…
— Когда ты успела повзрослеть?
Хедли пожала плечами:
— Видно, вы с папой хорошо меня воспитали.
— Я тебя люблю, — тихо произнесла мама.
— И я тебя люблю, — ответила Хедли.
И тут связь прервалась как по команде. Хедли еще с минуту держала телефон около уха, потом, опустив руку, начала бездумно рассматривать каменные дома на противоположной стороне улицы.
В окне верхнего этажа зажегся свет. Она могла разглядеть силуэт мужчины — он укладывал сына спать: укутал его поплотнее одеялом и, наклонившись, поцеловал в лоб. Выходя из комнаты, щелкнул выключателем, и свет погас. Хедли вспомнила рассказ Оливера. Может, этому мальчику тоже нужен ночник? Или ему достаточно отцовского поцелуя на ночь, чтобы не видеть во сне чудовищ и призраков?
Она все еще смотрела на темное окно маленького домика. Перед ней тянулся длинный ряд таких же домов, мерцающих уличных фонарей и вымытых дождем почтовых ящиков, и вдруг на изогнутой в форме подковы подъездной дорожке гостиницы появился ее личный призрак.
Наверное, он вот так же удивился, когда она появилась около церкви. От неожиданности у нее свело живот и последние остатки душевного равновесия улетучились без следа. Он шел очень медленно, почти сливаясь с темнотой в своем строгом костюме, пока не вступил в круг света перед входом в отель.
— Привет, — просто сказал он, и Хедли второй раз за вечер залилась слезами.
18:24
по Североамериканскому восточному времени
23:24
по Гринвичу
ВОТ ИДЕТ ЧЕЛОВЕК СО ШЛЯПОЙ В РУКАХ. Вот идет женщина в смешных высоких сапогах. Идет мальчик с электронной игрой. Мать с плачущим ребенком. Человек с усами‑щеткой. Старичок и старушка в одинаковых свитерах. Мальчик в синей рубашке без единой крошки от пончика.
Столько возможных вариантов!
«Представь, что это был бы кто‑нибудь другой», — подумала Хедли, и от одной этой мысли сердце беспомощно затрепыхалось в груди.
Есть то, что есть.
Вот идет мальчик с книгой в руках…
В съехавшем набок галстуке…
Подходит и садится рядом…
С неба звезда сорвалась и куда‑то движется… Хедли не сразу понимает, что это самолет. Вчера ночью они были такой же звездой.
Сначала они молчали. Оливер смотрел прямо перед собой, как будто ждал, пока она выплачется, и уже за одно это Хедли была ему благодарна. Значит, понимает.
— Кажется, ты кое‑что забыла, — заговорил он ровным тоном, хлопнув ладонью по книге, которую держал на коленях.
Хедли не ответила, только вытерла глаза и шмыгнула носом. Наконец Оливер обратился к ней:
— Ну ты как, нормально?
— Самой не верится, сколько раз я сегодня плакала.
— Я тоже.
Хедли сразу стало ужасно стыдно. У него‑то куда больше оснований для слез.
— Прости, — тихо проговорила она. Он улыбнулся краешком губ:
— Не зря советуют всегда брать носовые платки на свадьбы и похороны.
Хедли невольно засмеялась:
— Мне никогда в жизни не предлагали носовых платков! В крайнем случае — бумажные.
Они снова замолчали, но молчание это было очень уютное, не такое, как возле церкви. К гостинице одна за другой подъезжали машины, заставляя их щуриться от света фар.
— Ты‑то сам в порядке? — спросила Хедли.
Он кивнул:
— Что мне сделается?..
— Там у вас все прошло хорошо?
— Нормально… для похорон.
— Ох, конечно!.. — Хедли закрыла глаза. — Прости.
Оливер приблизился к ней, задев коленом ее ногу.
— И ты меня прости. За все, что я нес о своем отце…
— Ты был расстроен.
— Я злился.
— Тебе было грустно.
— Было, — согласился он. — И сейчас грустно.
— Он же твой отец.
Оливер снова кивнул.
— Иногда я жалею, что не смог, как ты, высказать ему все, что думаю, пока было еще не поздно. Может, тогда все сложилось бы по‑другому. Столько лет мы не общались… — Он встряхнул головой. — Обидно теперь.
— Ты не виноват, — попыталась его успокоить Хедли.
Ей вдруг пришло в голову, что она даже не знает, отчего умер отец Оливера. Ясно только, что это случилось неожиданно.
— Жаль, времени вам не хватило.
Оливер попытался ослабить узел галстука.
— Не уверен, что это что‑то меняет.
— Меняет, — возразила Хедли севшим голосом. — Так несправедливо…
Оливер, усиленно моргая, отвернулся.