И все же мне непонятно твое пристрастие и все эти похвалы в адрес Перлмана. Просто слышать противно, особенно в интервью, как ты преувеличиваешь его роль в твоей жизни. А он все сожрет и не поморщится, для него это хорошая реклама.
О, но ведь это же правда… разве не так?
Ты просто хочешь тем самым отвлечь внимание от себя. Женщины часто это делают. Уступают разным хвастунам и сутенерам. Ты ведь знала, как играть, дорогая. Уже когда пришла.
Я знала? Нет.
Конечно, знала. И мне неприятно, что ты так себя принижаешь.
Разве? Смешно!..
Ты уже была чертовски хорошей актрисой, когда приехала в Нью-Йорк. И ни хера он тебя не создал.
Ты меня создал.
Никто тебя не создавал, ты всегда была только собой.
Что ж, иногда мне кажется… я действительно кое-что понимаю. Особенно в кино. Вообще-то я читала Станиславского. И еще дневник… этого, как его… Нижинского.
Нижинский…
Да, Нижинский. Но я сама не понимала, что знаю. На практике. Это все приходило, когда я начинала играть. Импровизировать. Знаешь, это все равно что чиркнуть спичкой и…
Ладно, к черту все это. Ты актриса с редким природным дарованием. И была ею с самого начала.
Ну да! Ты что, с ума сошел, Папочка? Что-то я не понимаю…
Просто я хочу сказать, милая, ты уже родилась с этим даром. Своего рода гений, вот кто ты. И тебе не нужна никакая теория! Забудь ты этого Станиславского! И Нижинского тоже! И его.
Да я о нем никогда и не думаю.
Он все время вмешивается. Влезает тебе в душу. Всем хочет руководить, даже твоим талантом. Как какой-нибудь ублюдок с большими толстыми пальцами — схватит бабочку, раздавит ее тельце, оборвет крылышки.
Эй, да никакая я не бабочка! Вот, пощупай! Чувствуешь, какие мускулы? Вот здесь, на ноге. Я же танцорка.
Все эти гребаные теории для таких, как он. Сам ни писать, ни играть толком не умеет.
Дай я тебя поцелую, Папочка! Перестань!..
Эй, послушай-ка! Мистер Перлман вовсе не был моим любовником. По-настоящему.
Что это значит «по-настоящему»?
Ну, он может, и проделывал кое-какие штуки, но это не было… И не надо на меня так смотреть, Папочка. Ты меня просто пугаешь.
Что именно он делал?
Да ничего особенного.
Он… тебя трогал?
Ну, да, наверное. А что?
Как мужчина трогает женщину?
М-м-м-м! Даже не знаю.
Может, вот так?.. Или так?
Но, Папочка, я же сказала, между нами не было ничего такого особенного. Понимаешь? То есть?
Ну, во-первых, все это было у него в офисе. Он попросил… он сказал, что хочет взять у меня интервью. У меня. Представляешь? Сказал, что его одолевают сомнения. Ему непонятно, к чему это знаменитой кинозвезде понадобилось учиться в его театре? Он даже подозревал, что я сделала это… ради рекламы. Ну, ведь каждому, как ему кажется, интересно, куда я уехала, что делаю. Решила ли я навсегда расстаться с кино? Он так и выстреливал в меня этими вопросами. Он такой подозрительный, но винить его в этом трудно. Кажется, я заплакала. Откуда ему было знать, что «Мэрилин Монро» тоже человек?.. Он ожидал увидеть именно ее.
И что же за вопросы он тебе задавал?
Ну… о моих мотивациях.
И в чем же они заключаются?
В желании… не умереть.
Что?!
Не умирать. Держаться-
Слушай, я просто ненавижу, когда ты так говоришь! Прямо сердце разрывается.
О, прости! Больше не буду.
Так, значит, он занимался с тобой любовью. И сколько же раз?
Да не л-любовь это была! Я сама не знаю что. Папочка, пожалуйста, не надо больше об этом! Я так плохо себя чувствую. А ты на меня сердишься.
Ничуть не сержусь, дорогая. Просто хочу понять.
Понять что? Я ведь еще не была с тобой знакома. Я была… разведена.
И где же вы с ним встречались? Ведь не всегда же в его вонючем офисе?
Нет, в основном в его офисе. Вечером, после занятий. Я думала… короче, мне это льстило. А сколько же у него книг! И знаешь, некоторые названия на корешках, я сама видела, по-немецки. Или по-русски?.. И еще снимок мистера Перлмана с самим Юджином О'Нилом! И еще — фото всех этих замечательных актеров: Марлона Брандо, Рода Стайгера… а потом я увидела книгу на немецком, но смогла прочитать по-английски — я имею в виду смогла прочитать имя автора, Шопенгауэр. Взяла ее и притворилась, что читаю. А потом и говорю: «Знаете, я просто уверена, что Шопенгауэра лучше читать, когда он пишет по — английски, как здесь».
И что же сказал на это Перлман?
Поправил мое произношение. Сказал, что говорить надо «Шопенгауэр», а не «Шопенгауир». И еще, мне кажется, не поверил, что я читала эту книжку. На любом из языков. Но я правда ее читала. Один знакомый фотограф давал почитать. «Мир как воля и представление». Я читала ее, читала, а потом мне стало так грустно!..
Перлман всегда говорил, как ты его поражала. И еще, что никак не может понять, что ты собой на самом деле представляешь.
И правда, что?.. Что я собой представляю?
Просто себя и все.
Но ведь этого не достаточно, верно?
Почему же? Вполне достаточно.
Нет. Никогда не достаточно.
Ты это о чем?
Ну, вот ты писатель. Только потому, что быть просто собой недостаточно. Я хочу стать настоящей актрисой — тоже потому, что быть просто собой недостаточно. Но только, смотри, никому об этом ни слова!
Я никогда не говорю о тебе, дорогая. Это равносильно тому, что сдирать с себя кожу.
И еще ты никогда не напишешь обо мне… верно, Папочка?
Конечно, нет!
А это… ну, то, что было с мистером Перлманом… произошло как-то само собой. Нечто вроде подарка ему, в знак благодарности. Не желаете ли… «Мэрилин Монро»? На несколько минут?..
Так ты позволила Перлману заняться любовью с «Мэрилин Монро»?
Может, он так это называл… Знаешь, ему бы совсем не понравилось! Ну, что я рассказываю тебе все эти вещи.
А что и как именно он делал?
О, ну, в основном только… целовал меня. В разные местечки.