Book.

Как быстро он стал ее нянькой! И ее единственным другом.

Но и О., он тоже был другом. И давним его поклонником. И находил его постановки не соответствующими уровню и размаху актера с опытом и выучкой О. И в то же время Драматург очень уважал О. и был благодарен судьбе за то, что она вновь свела их и что он может наслаждаться его обществом. Он подозревал, что О. занялся этим проектом лишь потому, что нуждался в деньгах; и в то же время считал О. слишком профессиональным актером и порядочным человеком. Такой профессионал, как он, просто не мог не отдаваться работе со всем присущим ему рвением и талантом.

Будучи человеком театра, Драматург приготовился стать свидетелем нового завораживающего действа — процесса создания фильма, мечтал научиться чему только можно. Ведь сам он только что начал писать сценарий, первый в его жизни.

Сценарий для Блондинки Актрисы, его жены.

Но увиденное на съемках шокировало и смутило его. Вся эта бесконечная суета и неразбериха. Толпы людей! Ослепительно ярко освещенное пространство, где должны были играть актеры, окруженные целым роем технических сотрудников, операторов, ассистентов и помощников режиссера. Сцены начинались и, едва успев начаться, туг же обрывались, затем начинались снова и снова прерывались, начинались и прерывались; сцены снимались и переснимались; постоянно шла какая-то нервная возня с волосами и гримом. И вообще, на взгляд Драматурга, все это действо отдавало неким налетом нереальности, искусственности, даже фальши. Претенциозность и нищета духа — вот что сквозило во всем этом и глубоко оскорбляло его.

И постепенно Драматург начал понимать, почему О., актер театра, играл здесь так странно, так неестественно держался перед камерой. Принц был фальшив с головы до пят, а Хористка рядом с ним выглядела вполне «естественной». Порой казалось, что эти двое говорят на разных языках или же что фильм являет собой смешение совершенно разных жанров — что здесь сошлись и пытаются слиться в единое целое салонная пьеса и жесткий реализм. Вообще похоже, что из всех присутствующих на площадке только Блондинка Актриса знала, как надо играть перед камерой. При этом она умудрялась не обращать на нее внимания и играть как бы для остальных актеров. Но ее уверенность была поколеблена еще в самом начале съемок, а ее девичий энтузиазм остудил О., так что и она, фигурально выражаясь, ступала не с той ноги.

— Ну как ты не понимаешь, Папочка! Здесь же не театр. Это…

Голосок Блондинки Актрисы обиженно замер. А ведь и правда, что она пыталась ему объяснить?

Позднее тем же вечером она подошла к нему и крепко схватила за руку. И выпалила без передышки, как будто выучила эти слова наизусть:

— Послушай, Папочка! Знаешь, как я все это делаю? Все время твержу себе, что одна. Ты скажешь: ведь рядом с тобой другой человек, может, даже не один, а сразу много людей. И я не знаю их, не знаю, кто они такие, но суть не в этом. Главное, что мы с тобой здесь вместе. И не важно, где именно, в этой ли комнате, или на улице, или в автомобиле. Главное — найти во всем этом логический смысл. Мы должны сообразить, почему мы именно здесь, а не в другом месте, что значим друг для друга, играя ту или иную сцену. — Она нервно улыбнулась. Ей очень хотелось заставить его понять. Драматург был растроган до глубины души и нежно провел пальцами по ее разгоряченной щеке. — Понимаешь, Папочка? Вот как мы с тобой сейчас. Мы здесь одни и ведем себя соответственно. Мы влюблены… и пришли сюда вдвоем, чтобы эта любовь обрела смысл. Но только надо делать вид, будто мы не знали этого заранее. Мы не могли этого знать! Мы стоим в круге света, а за его пределами тьма. И мы с тобой одни-одинешеньки в этом море тьмы, словно плывем на лодке, понимаешь? И нам немножко страшно, но и это тоже можно понять, в этом есть своя логика. Есть! Так что если даже я и напугана… а здесь, в Англии, мне все время страшно, потому что все эти люди… они меня ненавидят… Станиславский называл это «публичным одиночеством»…

Драматурга удивили слова жены и страстность, с которой она все это произносила, однако большинства из того, что она ему наговорила, он так и не понял. Он молчал и держал ее крепко-крепко. Корни волос у нее снова выбелили сегодня утром, и от них исходил резкий тошнотворный химический запах, и Драматург слегка поморщился. Этот запах!.. От Блондинки Актрисы уже давно так не пахло.

Теперь же, в Царстве Мертвых, от нее снова стало пахнуть. Казалось, запах пронизал все ее тело, до самого костного мозга. А костный мозг обратился в свинец. В этом холодном подводном царстве от нее в ужасе шарахались исконные его обитатели — рыбы.

Они меня ненавидят! Эти их глаза!..

Драматург был посланцем и, как он надеялся, истинным другом О. И сам Драматург, и О., знаменитый английский актер, были женаты на «темпераментных» актрисах.

В ушах ее звучал презрительный смех! А Драматург голосом положительного героя из фильмов братьев Маркс говорил ей:

— Дорогая, нет! Это тебе только кажется. Это всего лишь игра воображения.

Воображения! В ответ на это она смеялась.

— Дорогая, что с тобой? Ты меня просто пугаешь.

Блондинке Актрисе снились страшные сны — возле ее кровати начинали пробуждаться тяжелые свинцовые питоны… Неудивительно, что они водятся здесь, в этом старом каменном доме, где все насквозь пропитано сыростью. Древние трубы издавали стоны, шипели, плевались. Презрительный смех передавался по этим трубам из комнаты в комнату, как через громкоговоритель. Драматург то тревожился за жену, то льстил ей, то становился нетерпелив и раздражителен, то бросался утешать, умолять, чуть ли не угрожал ей; потом все начиналось сначала — он снова беспокоился, был заботлив и нежен с ней, терпелив и терял терпение, а умоляя, находился на грани отчаяния.

Норма дорогая там внизу машина ждет нас уже целый час, почему бы тебе не встать не принять душ и одеться Может мне помочь тебе, милая, давай, прошу тебя, пожалуйста, поднимайся.

Она отталкивала его, ворчала. Веки были закрыты плотно — плотно. Голос мужа звучал сдавленно, доносился до нее, как сквозь шарики из ваты, которыми затыкают уши. Она смутно припоминала, что некогда любила этот голос, и теперь слушала его, как слушают старую пластинку, навевающую туманные и приятные воспоминания.

Позже, по мере того как за окном разгорался день, голос «сквозь вату» становился все более настойчивым: Дорогая все это очень серьезно ты меня просто пугаешь все на тебя надеются, а ты хочешь их подвести.