Доступные прочтению фрагменты, однако, горестно сетовали на недостатки Энн Монтегю — как подруги, защитницы, неразборчиво. Равно ядовито покойница описывала ехидствующих соседских детей, заговор собак и кошек, фей и воздушных эльфов, длиннозубых пауков в ее стенах и ушах. Все это она винила куда более Энн Монтегю за устроение ей «жизни, какую никто не смог бы вынести, Господь мне свидетель». Но старушка обрушивала проклятия на голову Энн, ибо та не «услала их в мир иной, как обещала и за что ей было заплачено». Бесы, кажется, изводили старушку, даже когда она писала свое письмо: «Нет, бесы, не видать вам моего пера, я все расскажу до того, как вы меня затравите! А ну слезайте с меня, кусачие вонючки! Слезайте!»
Подобно всем тем, кто изливает специалисту нервические тревоги либо обеспокоенность событиями, что грядут или давно произошли, клиентки Энн говорили ей правду, искренне пересказывали вымыслы или же умышленно лгали. Помощь она оказывала, разумеется, соответственную, хотя заведомо трудно было определить, каковое условие имеет место, и если временами ее дамы видели вещи, какие Энн узреть не могла, что ж: исповедуя широту взглядов, она признавала, что может быть слепа, а они — мудры.
Обычно или, возможно, не более чем часто ее клиентки излагали чистую оккультную правду, ибо, сэр, человек, кой жалуется на постоянную слежку, может оказаться не «параноиком», но преследуемым, и познания Энн в этой области обильно прирастали опытом. Она проводила сеансы и изгнания, отправляла на тот свет незваных покойников или, при необходимости, научала живых с ними сосуществовать.
Однако Энн не могла бы выжить (не говоря «процвести», ибо Энн не знала процветания, пока не встретила Констанс Бартон) и точно не выжила бы, лишь исцеляя дома от сверхъестественного материального вмешательства либо ради беседы вызывая своевременно словоохотливых усопших.
Время от времени люди, к примеру, страстно желали увидеть призраков, однако призраки не являлись по требованию. При такой безысходности гуманнее было, само собой, оделять осиротевших имитацией и сценическим искусством, дабы удовлетворять их нужды, нежели отказывать им в столь незатейливой милости только потому, что вздорные обитатели того света не побеспокоились уважить желания тех, кого оставили на этом.
Были случаи, много случаев, когда Энн обнаруживала, что для достижения успеха достаточно как следует выслушать живую душу, то есть супругу, что в кои-то веки облегчала душу и рассказывала миссис Монтегю, как она одинока, какую неприязнь она испытывает к мужу, как после гибели детей на войне либо фабрике боль поселилась в ее сердце. После двух-трех откровенных бесед за жидким чаем воздух в доме переставал раскаляться и затем остужаться, вода текла без стонов и крови, тарелки не выпрыгивали из рук, дабы разбиться о стену, кровати не тряслись от страха, миссис же Монтегю одаривали щедрыми благодарностями, скромной платой и приглашениями захаживать в гости на правах драгоценной подруги.
Она разъясняла наважденной клиентуре особого рода — молодым, одиноким матерям и невестам, изнывавшим от оцепенелости в унылую пору третьего или четвертого цветения супружеских чувств, — сущность мироздания, научая их приспосабливаться к условиям, коих нельзя избегнуть. Черпая из собственного опыта, она учила, как счастливее распорядиться выпавшим жребием, запросами мужей, своей уединенностью. А что такой разговор обставлялся от и до как обсуждение призраков вкупе с избавлением от них — почему бы нет? Сидя за своим письменным столом, я вижу, сэр, как вы ухмыляетесь. Нет, сие не означает, что привидений на деле не было; сие означает лишь, что духи были не единственной проблемой, с коей сталкивалась молодая женщина, вкушавшая ежедневную близость с мужчиной, запуганная его влечением и растленная его новоявленной, неограниченной тиранией.
Обреченные на подобную жизнь часто предпочитали винить в своих муках мертвецов — ибо кто защитит неправедно осужденного? — что было и к лучшему, ибо Энн почти сразу усвоила: знать многое — не к добру. Слишком полное излечение причиняло страдания не меньшие, нежели исходная жалоба. Разве хорошо открывать глаза терзаемой даме, если она не в силах управиться с обнаруженным тупиком? Что за пользу принесет Энн такой пациентке? В самом начале второй карьеры Энн удачно преобразовала страхи одной несчастной из спиритических в человеческие: в итоге девочка призналась, что кровоподтеками ее наградил вовсе не призрак. Кровоподтеки, однако, продолжали появляться. Ваш брат доктор был бы счастлив «исцелить» столько же людей, скольких исцелила Энн, но что толку? Вылеченной женщине не к кому было обращаться за дальнейшим содействием. Когда дух ставил даме синяк под глазом или расшатывал зубы, Энн советовала иногда переговорить с отзывчивым братом, доверенным полисменом или свободомыслящим викарием, но за такие труды ей платили редко.
Помимо случаев, когда Энн Монтегю проводила сеансы и нуждалась в людях, дабы тщательно все обустроить, пока она занята, изображая трясущегося, блеющего, несдержанного медиума, помощников она не нанимала.
Тем не менее Энн окучивала горничных, служанок, младших лакеев, а изредка и камердинеров, без зазрения совести предлагая им вознаграждение, обстоятельно и искусно допрашивая, не забывая справиться об их детях, имена коих она, раз услышав, никогда не перевирала, — а уж затем разведывала привиденческую гигиену в домах хозяев. Труд, увы, пропадал втуне: сведения, кои могли привести Энн к богатым клиентам, оказывались скудны, и она редко посещала дома, оставлявшие по себе неизгладимое впечатление. Деньги — добыча лукавая, хитрее призраков.
Поздно вечером скрипнула дверь внизу, за чем последовали клекот разговора, тяжелые шаги по лестнице и нарочито осудительный стук по двери Энн вкупе с преувеличенным сморканием, призванным засвидетельствовать перебитый сон.
— Миссис Монтегю! — завыла миссис Креллах. — Вы и сами знаете, что водить гостей в такой час никуда не годится.
Домовладелица наверняка повторит жалобы на беспокойство утром, притом куда более едко.
Покамест же гостья Энн, будучи на сей раз не привратницей, но визитершей, совсем не склонна была без ропотнейше воспроизводить преддверные церемонии дома, где она работала; она двинулась, оттолкнув и сгорбленную хозяйку («Скажи ей, в самом деле, чтобы шла уже спать! Я на седьмой этаж вскарабкалась сама, она меня сюда не принесла»), и саму Энн. Та вынужденно извинилась, ибо зависела от милостей бесовки Креллах, сдававшей комнаты за сущие гроши.
— Чтобы такого более не было, миссис Монтегю, чтобы в последний, самый что ни на есть последний раз, зарубите себе на носу.
Гостья уже грелась подле огня.
— Энни, припоминаешь делишки с Майклом Калла-ханом? Я тут нашла для тебя милое дельце, если, конечно, ты все еще платишь за духов.
Она скинула шаль и устраивалась на кушетке Энн, расшнуровывая ботинки; только сейчас Энн распознала в гостье прислугу на все руки родом из той же ирландской деревни, что и Каллахан, младший лакей, что согласился однажды поработать на Энн и выдворить призрак мертвой лошади из Стигийских конюшен.