* * *
Стеллаж оказался страшно неудобным убежищем. Центральная, опорная стенка выступала над верхними полками сантиметров на двадцать. Сидя на ней, Осокин ощущал себя курицей, устроившейся на жердочке. Ноги затекли быстро. Сперва Осокин перестал чувствовать левую. А еще через несколько минут окончательно «дошла» и правая. В какой-то момент он даже всерьез испугался, что может не удержаться и упасть, точнехонько в пасть взбесившейся псине. Осокин поерзал, стараясь хоть немного изменить позу, позволить крови циркулировать в ногах, покосился на молчащую, бледную девушку.
— Как вы? — спросил он шепотом.
Она дернула плечом.
— Пожалуй, неплохо. Особенно, если учесть, что меня только что едва не съели.
Осокин невольно улыбнулся.
— Послушайте, Наташа… Я хочу извиниться за свое поведение… Ну, там, внизу… Я не хотел делать вам больно, честное слово.
Она кивнула.
— Не волнуйтесь, мы не погибнем.
— Это вы к чему? — удивился Осокин.
— В плохих романах герои перед смертью, как правило, начинают просить друг у друга прощения, — спокойно ответила девушка. — «Прости, что я по утрам пережаривала твои тосты… А ты меня прости за то, что подсыпал соду в твой суп». Что-нибудь в этом духе.
— Да, действительно. — Осокин и сам вспомнил несколько подобных случаев и улыбнулся снова. — Значит, вы уверены, что мы не погибнем?
Наташа помолчала, затем сообщила:
— Я его больше не слышу. Сначала открылась входная дверь. Вон там, — она указала в сторону главной двери. — Пес ушел налево, куда-то за прилавки. И больше я его не слышала. Но кто-то ходит по залу.
— Да? — Осокин покрутил головой. — Я ничего не слышу. Это собака?
— Человек.
Через секунду в противоположном конце зала что-то с грохотом посыпалось с полок. Судя по звуку — консервы. Осокин напрягся в ожидании крика о помощи, но его не последовало. Вместо этого он услышал щелканье затвора и приглушенный мат где-то поблизости.
— Эй! — крикнул Осокин. — Мы здесь! — Тишина. — Мы здесь, эй! — опять крикнул он.
Снова короткая пауза, а затем мужской голос громко спросил:
— Вы где?
— На конфетных стеллажах! — ответил Осокин.
— Сколько вас там?
— Двое!
Еще одна пауза.
— Пса видите? — напряженно осведомился тот же голос.
— Нет! — гаркнул Осокин. — Но моя девушка говорит, что он ушел влево, в район колбасных рядов, и больше она его не слышала.
— Оставайтесь на месте! — крикнул все тот же мужчина. — К вам сейчас подойдут.
— Очень ценный совет, — пробормотал Осокин. Торопливый звук шагов. Глухо хлопнула дверь. Через пару минут из-за соседнего ряда показалась настороженная фигура в сером полушубке, широких серых штанах, черных бутсах и с автоматом в руках. Милиционер опасливо оглядывался. Костяшки его рук были белыми от напряжения. Он увидел Осокина и Наташу, вздернул пшенично-желтые тонкие брови.
— В зале, кроме вас, еще люди есть?
Осокин вытянул ногу и покрутил ступней, разгоняя кровь.
— Всего было человек сорок или около того, включая обслугу и охрану. Но где они сейчас, мы не знаем.
— Хорошо, — милиционер оглянулся. — Я проверю, остался ли в зале еще кто-нибудь, и сразу подойду к вам, хорошо? Посидите пока здесь.
— Спасибо, сержант. Что бы мы делали без ваших указаний? — улыбнулся Осокин.
Тот хмыкнул:
— Говорливый… Ладно, сидите пока. Вдруг эта тварь прячется где-нибудь неподалеку.
Наташа покачала головой:
— Его здесь нет.
— Вам-то откуда знать? — спросил милиционер.
— Чувствую. Его вообще нет в здании. Он ушел.
Осокин заметил, что костяшки пальцев у милиционера приобретают нормальный розоватый оттенок.
— Да? — спросил тот. — Но вы все-таки лучше посидите. Мало ли что.
— Конечно, конечно, — улыбнулся Осокин. — Не беспокойтесь. У меня все равно так затекли ноги, что придется пожарных вызывать, чтобы сняли.
— У меня тоже, — добавила Наташа.
— Ну и отлично, — рассеянно сказал милиционер, оглядываясь.
Плевать ему было на их ноги. Да и на них самих, в сущности, тоже было плевать. Он сейчас беспокоился о себе. Эти-то двое сидели наверху, а он стоял внизу и, по идее, должен был их защищать. У него имелся автомат, но что толку от автомата, если не видишь врага? Он бы с радостью поменялся местами с этим «деловым», место на полке в обмен на оружие. Мысли милиционера так живо отражались на лице, что Осокин читал их, как книгу.
Он подумал, что этот паренек, наверное, еще долго будет ходить, озираясь каждую минуту через плечо. Подобные привычки вырабатываются на удивление быстро, особенно в стрессовых ситуациях.
Милиционер сделал шаг и вновь исчез за прилавком.
— Почему вы вернулись за мной? — спросила вдруг Наташа, когда они снова остались одни. — Вы ведь могли забраться и на другой стеллаж, ближе ко входу. Но вы шли через весь зал. Почему?
Осокин пожал плечами. Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Любовь? Нет. Пожалуй, нет. Любовью это не назовешь. Симпатия? Само собой. Но, помимо симпатии, было и нечто иное. Скорее уж долг… Нет, снова не так. Чувство долга, смешанное с нежеланием терять то, в чем сейчас сосредоточился для него весь мир. Но не скажешь ей этого.
— Вы мне нравитесь.
Осокин не соврал. Наташа действительно ему нравилась.
— Лжете, — легко сказала она. — Ради тех, кто нравится, не рискуют жизнью.
— Не знаю, — хмыкнул Осокин. — А вы не думаете, что это мог быть элементарный человеческий порыв? Спасти другого человека.
— Никто, кроме вас, этому порыву не поддался, — ответила девушка.
Лицо ее снова стало напряженным. Уголок губы дернулся, затем еще раз… «Наверное, тик», — подумал Осокин. Ему вдруг очень захотелось поцеловать ее в этот дергающийся уголок губ. Нежно и осторожно. Почувствовать под губами ее щеку. Она должна быть бархатистой и теплой. Желание росло с каждым мгновением, становясь сумасшедше сильным, непреодолимым. Осокин даже закрыл глаза и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.
— Другие поддаются, — он кашлянул, изгоняя из горла шероховатый комок. — В проруби зимой лезут, в огонь, в воду…
— Да, наверное, — серьезно сказала Наташа.
Снова хлопнула дверь. До слуха Осокина донесся негромкий гул голосов. Разговаривали двое, но о чем, разобрать было невозможно. Из-за прилавка вновь появился давешний милиционер. Был он сер лицом, хмур и автомат держал за рукоять, стволом вниз.