Капитан посмотрел на часы. Время истекло. Из «рафика» никто не вышел. Ну что же, именно этого он и ожидал.
Подняв рацию, капитан нажал кнопку вызова.
— Остров — Первому, готовьтесь. Через пять минут мы выходим в эфир. Как поняли, прием?
— Понял вас, Остров. Передатчик готов.
— Хорошо. Я сейчас спущусь.
Капитан в последний раз посмотрел в сторону стоянки. Никого. Интересно, почему они не пришли на переговоры? Отказались власти или какой-то умник решился на штурм? Неужели отыскался в многочисленных пыльных коридорах министерств и ведомств отчаянный человек?
Капитан вошел в лифт и спустился на пятый этаж. Здесь все было как и раньше, с той лишь разницей, что аппаратчики не стояли, сбившись испуганной кучей, а работали. Тянули провода, подсоединяли штекеры, переходники, включали аппаратуру, что-то налаживали, прилаживали, отлаживали.
Моцарт стоял у окна, привалившись плечом к стене, поглядывая попеременно то вниз, то на заложников. В маске он смотрелся весьма сурово. Этакий гладиатор конца двадцатого века.
Посреди зала на стальной черной треноге была установлена видеокамера. Напротив, метрах в трех, старенький стул, обтянутый бордовым, вытертым кое-где до розового дерматином.
Сержант возился с камерой. Он приникал к видоискателю, нажимал какие-то кнопки, что-то поправлял, снова всматривался в крохотный экранчик и в этот момент был похож на опытного оператора, тщательно выверяющего сложнейший кадр. Наконец он хмыкнул, довольней своей работой, и выпрямился.
— Все готово. Можно начинать.
Капитан подошел к стулу, коснулся пальцами прохладной стальной спинки и замер.
Ему еще никогда не доводилось выступать перед телекамерой, не считая момента, когда однажды, в самый разгар боя, за их спинами вдруг выросли две фигуры: оператор с камерой и репортер с микрофоном. Тогда он не смущался и очень быстро подобрал нужные слова. Теперь же осознание факта, что эго начиненное электроникой устройство олицетворяет собой миллионы людей, повергло капитана в трепет. Он словно касался плахи, на которую спустя несколько мгновений ему предстоит положить голову. Десятки миллионов зрителей услышат каждое его слово, увидят каждый жест. Заготовленная заранее речь показалась капитану глупой, косноязычной, лишенной каких-либо эмоций. Но если он начнет придумывать новую, на ходу, получится еще хуже. Ему придется жалеть о каждом слове. Впрочем, это произойдет в любом случае. Потом покажется, что самое важное так и осталось несказанным. У него просто не хватит слов, чтобы описать все то, что произошло с ним и с его взводом. Все, что им довелось пережить вместе и по отдельности. Он не сможет рассказать об этом так, чтобы другие увидели.
— Все готово, — напомнил сержант.
— Я слышал, — капитан медленно опустился на стул.
Его худое, иссеченное морщинами и морщинками лицо стало еще угловатее, костлявее, и от этого глаза обрели жуткую выразительность. В них, больших и темных, застыла растерянность и отчаяние.
— Внимание, Шестой — всем, — неожиданно ожила рация. — Активность со стороны противника! Ориентир — главные ворота.
И тут же динамик затараторил десятком голосов, повторяя одно и то же: «Вижу!»
Техники переглянулись. Пришипились. Напряглись, как перед штыковой атакой. Очевидно, ими овладел загадочный героический порыв: а ну-ка, парни, с гранатой под танк, с шашками на пулеметы, грудью на амбразуру, вперед! Ура-а-а!
Сержант ловко выхватил из кобуры пистолет, наставил на одного из заложников и лаконично сообщил:
— Хоть один дернется — положу всех.
Стоящий за спинами техников Минай протянул миролюбиво:
— Кончайте, мужики. Вас же не трогают, вот и не нарывайтесь.
Капитан, продолжая смотреть в радужный объектив видеокамеры, спросил отрывисто:
— Кто?
Моцарт, все еще стоявший лицом к окну, повернулся:
— Парламентер.
— Он опоздал, — последовал короткий комментарий.
В самом деле, разве не этого они добивались? Не к этому готовились? Не на это рассчитывали? Разве не по этой причине отвели так мало времени на согласование? Разве не на этом строился их план? Почему же теперь, когда дело, можно считать, почти удалось, он, капитан, так нервничает?
— Вошел под галерею, — сообщил Моцарт.
Капитан еще раз посмотрел в объектив и поднялся.
— Я могу поговорить с ним, — предложил сержант.
— Не стоит. — Капитан пошел к лифту, бросив на ходу: — Не выключайте камеру. Вернусь — продолжим.
Он спустился на первый этаж, посмотрел на троих автоматчиков, укрывшихся в разных концах холла, и толкнул дверь, ведущую на улицу.
Парламентер остановился у КПП.
Капитан подошел ближе.
— Вы опоздали.
— Вас об этом предупреждали с самого начала, — парировал тот.
— Мы сказали: через час.
— Это был нереальный срок, и вы это понимали.
— Оставим. У вас есть что сказать мне?
— Да. Деньги будут готовы примерно через час. Максимум через полтора.
— Через час или через полтора?
— Возьмем для верности полтора.
— Возьмем, — согласился капитан. — Сейчас 16.09. Если в 17.40 на вашем месте не будет стоять человек с деньгами, в 17.41 мы расстреляем первого заложника. Как насчет второго требования?
— Названные вами лица согласны провести телемост. Но не раньше, чем в 22.00. До этого они заняты. У них, как вы понимаете, есть дела и помимо вас.
— Вы хотите сказать, помимо двухсот двадцати заложников? — тускло усмехнулся капитан. — Охотно верю. Если уж они бросили на произвол судьбы полторы тысячи человек, что для них еще двести.
— Каковы дальнейшие требования?
— Узнаете после телемоста.
— Лишняя трата времени. Какая разница, сейчас или пятью часами позже?
— Хорошо. Возможно, вы правы. Требование первое: вертолет с полным баком горючего. Он должен сесть на площадку перед башней. Сразу за КПП. Внутри — никого. Двое пилотов. Оба без оружия. Предупреждаю: обыщем обоих и осмотрим машину. Если у нас возникнут какие-то подозрения — погибнет десяток заложников, а вам придется подогнать новый вертолет. Понятно?
— Вполне. Дальше?
— Вы очистите площадь от солдат, милиции и уберете снайперов. Всех. И снизу, и с крыш.
— Договорились.
— Беспрепятственный перелет до Северного Кавказа.
— Дальше?
— Дозаправка на аэродроме Воронежского военного училища. Знаете такое?