— Знаешь, что тебя ждет, сука? Я не собираюсь тебя убивать. Живи и помни, что ты сделала со мной.

Он опять залепил ей пощечину, едва не сломав ей шею. И на сей раз Кэрол лишилась чувств.

Когда она пришла в себя, то не могла вспомнить, где она и почему так болит голова. Еще она не могла понять, почему у нее не получается вытащить руки из-за спины. Она потянулась, и тотчас к ней вернулась память. Она лежала голая на кровати со связанными за спиной руками. И рядом был одержимый местью Радецкий.

— Ты разрушила мою жизнь, — сказал он. — Ты убила Катерину и все сделала, чтобы свести на нет мой бизнес. Что ж, теперь мой черед. Ты получишь, что заслужила. Потом я убью твоего дружка, и ты будешь всю оставшуюся жизнь помнить, что на тебе вина за смерть любимого мужчины. Будешь страдать, как мне приходится страдать из-за тебя. А потом я уеду.

— Тебе… не… удастся… — с трудом произнесла Кэрол.

— Не удастся уехать? Еще как удастся. Думаешь, у меня нет планов на этот счет? Мои деньги при мне. К утру я буду там, где ни тебе, ни твоим хозяевам меня не достать, даже если вы меня разыщете. Так что ты работала напрасно.

Не переставая говорить, он снимал с себя одежду, аккуратно вешая ее на стул. Потом бросил носки в туфли. В конце концов он встал над Кэрол. Ничего чудовищнее его эрекции она в жизни не видела.

Радецкий подошел к кровати. В отчаянии Кэрол попыталась отодвинуться, однако со связанными руками и мутной головой не очень-то можно рассчитывать на спасение. Радецкий встал на колени на кровати и раздвинул Кэрол ноги.

— Давай бейся посильнее. Тем интересней для меня, — поддел он ее.

Кэрол собрала последние силы и плюнула ему в лицо, но он даже не стал вытирать слюну.

— Я собираюсь получить удовольствие, сука, — с улыбкой произнес он.

Потом он лег на нее, и ей захотелось умереть.

37

Дарко Кразич сидел за рулем «мерседеса» и курил сигару. Он старательно отводил от себя мысли о том, что происходит тремя этажами выше, так как не поверил ни единому слову из дурацкой сказки доктора Хилла, в отличие от Тадеуша, околдованного женщиной и готового ухватиться за соломинку. Будь его воля, он убил бы Хилла еще в Кобленце и оставил гнить на барже. Ведь если Кэрол Джордан вправду из полиции, то с ними покончено, и вместо того, чтобы трахаться сейчас, надо побыстрее привести в исполнение давние планы бегства.

Высадив Тадеуша у дома Кэрол, Кразич отвез Хилла в небольшое промышленное помещение, которое иногда использовали под склад. Он въехал внутрь на машине, вытащил брезентовый тюк и бросил его на пол, не побеспокоившись даже проверить, жив еще пленник или уже умер. Кразичу было плевать на него.

Когда он вновь сел за руль, у него появился сильный соблазн обрезать концы и сбежать. Однако преданность взяла верх над естественным инстинктом, и он вернулся, как было договорено, к дому Кэрол Джордан за боссом. Тем не менее он не переставал ругать себя как последнего дурака. Стряхнув пепел за окошко, Кразич посмотрел на часы на приборной доске. Пока все ничего. Но если Тадеуш собирался через три четверти часа быть на телевидении, ему следовало поторопиться.

Кразич запрещал себе думать о происходившем наверху.

Наконец дверь открылась, и появился Тадеуш в распахнутом плаще, полы которого стали развеваться под напором ветра, когда он быстро зашагал к машине. Он торопливо открыл дверцу и прыгнул внутрь. Запах пота, сексуального возбуждения перекрыл даже запах сигары Кразича, и у серба сжалось сердце, когда он потянулся к ключу зажигания.

— Что там было? — спросил он в страхе при мысли, что суке удалось провести его босса.

— Служит в полиции, — ответил Тадеуш.

От него исходила нервная энергия, заполнявшая салон автомобиля беспокойным напряжением.

— Значит, нас поимели?

Тадеуш хрипло рассмеялся.

— Кого-то поимели. — Костяшками пальцев он потер глаза. — Ты прав, Дарко, в общем-то нас поимели.

— Мы смываемся?

— Да. Сегодня. Как только я сделаю то, что должен сделать. Сначала едем на телевидение. Я дам интервью перед камерой, а потом — к доктору Хиллу. После этого мы сваливаем. К ленчу будем в Белграде.

Кразич нахмурился. Ему это не понравилось. По своему опыту он знал: если что нужно сделать, надо делать сразу. Нельзя заниматься выкрутасами.

— Почему не уехать прямо сейчас?

— Потому что нам не нужны набатные колокола. Если Джордан сообщила своим начальникам все, что знает, а я не покажусь на телешоу, на котором должен быть, значит, я пустился в бега. И нам, возможно, не удастся вырваться из города.

— Отлично. Едем на телевидение. Но забудь о проклятом Хилле.

— Ни за что. Он умрет.

— Тадзио, он все равно умрет. Я связал его, как рождественскую посылку, и во рту у него его собственные трусы. К тому же он голый и у него переломаны кости. Никто не знает, где он находится. Он будет умирать медленно и мучительно.

Тадеуш покачал головой:

— Этого недостаточно. Я хочу видеть, как он умрет. У него не должно быть ни единого шанса.

— А ее ты убил? — наконец-то осмелился спросить Кразич.

Тадеуш отвернулся к окошку:

— Нет. Поэтому я должен убить его. Пусть она живет, потеряв человека, которого любит и который ничем этого не заслужил. Не волнуйся, Дарко. Она никого не наведет на нас. Она связана, как цыпленок.

Кразич решил, что не стоит ничего говорить. Тадзио был невменяем, а когда он в таком состоянии, лучше с ним не спорить. Это он отлично запомнил с того времени, когда умерла Катерина.

Единственное, что он мог сделать, это попытаться свести к минимуму риск.

— Ладно, — отозвался он. — Только давай быстро и чисто. Я хочу к полуночи быть в дороге.

— Да не беспокойся ты, так и будет.

Кразич затормозил, подъехав к парковке около телестудии. Он искренне надеялся, что слышит не последние слова босса.

* * *

В конце Кэрол сделала вид, будто потеряла сознание. Это было нетрудно, потому что оно держалось буквально на ниточке. Кэрол слышала, как Радецкий ходит по спальне, одевается, потом идет в коридор и, слава богу, хлопает дверью.

Только тут она дала волю слезам. Горячие, тяжелые, они катились по вискам, смешивались с потом, проникали в волосы, и они липли к голове. Все-таки она не дала ему насладиться видом своих слез. Это была крошечная победа, но она не позволила Кэрол почувствовать себя полностью сломленной.

Но и не то чтобы ей от этого было хорошо. Войдя в нее, Радецкий как будто ее опустошил. Помогла физическая боль. На ней можно было сфокусировать внимание. Ее несчастное, опоганенное тело помогло ей сохранить относительную ясность в мыслях.