Я пожал плечами. Ничего не попишешь: война! Но обер-лейтенант продолжил свою мысль: комендант посылал его за пределы города на целую неделю.

– А без меня никто не мог решить ваш вопрос, – закончил он и теперь уже окончательно отпустил меня.

"Бабушкины сказки, – подумал я, шагая по улице и глубоко вдыхая прохладный утренний воздух. – Никуда ты не ездил, а проверял меня".

Управа разместилась в здании бывшего лесного техникума. У входа в нее стоял старый-престарый, с облупившейся краской, "вандерер".

Управа всасывала в себя разношерстный людской поток.

По заслеженным ступенькам я поднялся на второй этаж.

Щелкали костяшки счетов, потрескивали арифмометры, дробно стрекотали пишущие машинки.

Дверь а кабинет бургомистра то открывалась, то закрывалась, впуская и выпуская посетителей. По выражению лиц можно было заключить, что привело сюда этих людей не личное желание представиться бургомистру – господину Купейкину, фамилия которого красовалась на жестяной дощечке с еще не подсохшей краской. Все они были вызваны. Настал и мой черед.

Бургомистром оказался замшелый, невзрачный, с постным лицом человечишка лет за пятьдесят. Нездоровый цвет лица, ввалившиеся щеки и безволосая голова свидетельствовали, что он страдает каким-то скрытым недугом. На нем был потертый, но хорошо отглаженный пиджак допотопного покроя, черный галстук и пенсне с толстыми стеклами.

Держался он просто, без гонора и позы. Возможно, еще не вошел в роль, а быть может, на него подействовал звонок обер-лейтенанта из комендатуры. В том, что звонок был, я не сомневался.

Я смотрел на господина бургомистра и пытался по его виду, речи и манерам определить, кто же он таков. С чем его едят? Кем был до прихода немцев? Архивариусом, делопроизводителем, кассиром?

Господин Купейкин даже не поинтересовался, что бросило меня, сравнительно молодого человека, в объятия оккупантов. Впрочем, меня это не удивило. С подобным вопросом мог обратиться к нему и я: он не обер-лейтенант и не немец!

Он сразу приступил к делу. Хотя нет, не совсем. Вначале счел необходимым сказать мне, что считает немцев нацией культурной и самой передовой в Европе. У них есть чему поучиться. К нам они пришли не на прогулку, а всерьез и надолго. Перед ними стоит огромная задача: все надо переделывать заново. Работы непочатый край. На первых порах будут, конечно, неполадки, шероховатости, недоверие со стороны отдельных слоев населения, возможно – даже саботаж, но это лишь на первых порах. У фюрера и его гвардии накопился значительный опыт государственной работы. Ну, а мы, русские, привыкли ко всякому. Нас эксперименты не пугают. Мы не скучали при Советской власти, не будем скучать и сейчас. Главная задача управы и его, бургомистра, – в короткое время привлечь к сотрудничеству с немецкой оккупационной администрацией тех горожан, которые симпатизируют немцам. Найдутся такие?

Безусловно. Часть их уже нашлась.

Господин бургомистр был настроен оптимистически и, невзирая на жалкую форму, в которую он был облачен, полон энергии и решимости.

Мне он предложил должность заведующего одной из школ, которая должна вот-вот открыться.

Я сказал, что очень польщен доверием, но принять предложение не могу.

Почему? Да потому, что педагогическая работа мне, откровенно говоря, осточертела. Давно хотел бросить, да все как-то не удавалось.

Господин Купейкин укоризненно, явно неодобрительно покачал головой. И это неодобрение было весьма красноречивым. Все стало понятным. Я гадал, кто по профессии Купейкин: архивариус, делопроизводитель, кассир… Ни то, ни другое, ни третье. Он оказался моим «коллегой» – педагогом… Прожил всю жизнь в Энске, последние двенадцать лет преподавал историю в пединституте.

Подумать только! И конечно, слово «осточертела» его шокировало. Надо было выкручиваться, и я поспешно сделал новый шаг:

– Если вы отважились избрать себе иное поприще для приложения знаний и опыта, то должны понять и меня.

Возможно, мои слова, как и отказ от заведования школой, прозвучали довольно смело. Но я отлично понимал, что рассчитывать на второй звонок обер-лейтенанта из комендатуры не приходится. Маловероятно также, что господин бургомистр еще раз удостоит меня такой теплой беседы. Надо пользоваться моментом. Конечно, если он заартачится и скажет, что иного выбора нет, я и не подумаю ломаться. А если улыбнется счастье?

Счастье улыбнулось. Купейкин помолчал, подумал, пошевелил бровями и сказал:

– Вы хорошо владеете немецким языком?

Я ответил, что удостоился комплимента со стороны обер-лейтенанта.

– Так… – пробурчал бургомистр. – Что ж, тогда решим иначе. – Он объяснил, что управе нужны переводчики. Все делопроизводство: переписка, документы, распоряжения, объявления и прочее – должно вестись на двух языках. По штату предусмотрены три человека, но пока нет ни одного.

– Эта работа вас устроит? – спросил Купейкин.

– Вполне, – ответил я.

– Отлично! – Купейкин прихлопнул своей утлой рукой с пергаментной кожей по столу.

Через минуту секретарь бургомистра показал мне комнату, предназначенную для переводчиков. Она граничила с туалетной. Это имело свои удобства и неудобства. Завтра я обязан был приступить к работе. Секретарь вскользь намекнул, что рад видеть в моем лице нового сотрудника.

Я этому не особенно поверил. Никакой радости лицо его не выражало, просто, видимо, продолжал действовать звонок из комендатуры.

5. Меня хочет видеть Перебежчик

Случилось это в середине ноября сорок первого года. Меня вызвал на внеплановую встречу Аристократ – содержатель одной из наших нелегальных квартир. Встреча должна была произойти в единственной действующей в городе церквушке, где по случаю воскресного дня шла служба.

Стояло промозглое утро, и я шел к церкви, отягощенный невеселыми думами. Причиной этому была, понятно, не плохая погода. Подполье Энска переживало тяжелое время. Лишенные связи с Большой землей, патриоты-подпольщики, как и горожане, не знали, что происходит на фронте. А слухи доходили до нас в таком виде, что холодело сердце.

Гитлеровцы трезвонили на весь мир о несокрушимости своей мощи, предсказывали неминуемый и самый недалекий крах Советского Союза и его армии.

Из болтовни солдат, преимущественно раненых (а им приходилось больше верить, чем немецким официальным сообщениям), картина складывалась безотрадная: враг рвался вперед, и фронт проходил сейчас у блокированного Ленинграда, Калинина, Звенигорода, Наро-Фоминска, Тулы, восточнее Орла, Харькова, Ростова-на-Дону и под Севастополем. Под угрозой была Москва…

В Энске происходили события, косвенно подтверждавшие эти слухи и сообщения. Оккупанты распоясались. Предатели и пособники активно помогали им в бесчинствах и преступлениях.