Еще до войны мы знали, что люди, населяющие нашу огромную страну, не одинаковы. Одни активно, не жалея сил, строили новую жизнь – таких было подавляющее большинство. Другие предпочитали стоять в сторонке. Они не мешали, но и не помогали нам, приглядывались, прислушивались, охали или хихикали. Во всяком случае, реальной угрозы не представляли. Их было немного. Третьи – оголтелые, ненавидящие звериной ненавистью все новое, подчас открыто, подчас рядясь в овечьи шкуры, вредили нам. Эти последние были представлены ничтожными единицами, если брать в расчет наш многомиллионный Союз.
Все эти три категории существовали и в оккупированном Энске. Вот только количественное соотношение изменилось. Большинство честных граждан эвакуировалось, а оставшиеся по разным, подчас не зависящим от них причинам люто ненавидели фашистов и готовы были биться с ними насмерть. Вторые – колеблющиеся, сравнивающие и выбирающие. Третьи, как и прежде в меньшинстве, ждали оккупантов и стали активно служить им. Из них комплектовалось так называемое русское самоуправление, рекрутировались полицейские отряды, вербовались провокаторы, предатели, платные агенты гестапо, осведомители абвера, диверсанты.
И они, эти бывшие русские люди, знающие уклад нашей жизни, имеющие обширные связи среди горожан, знакомые с подлинной гражданской биографией многих людей, были страшнее и опаснее гитлеровцев. От них и получило первый удар наше подполье.
Охваченный тревогой, шел я на внеочередную встречу. В чем дело? Что стряслось? Не мог Аристократ, человек пожилой, выдержанный, осторожный, без особой на то причины подать мне условный сигнал. Не мог. Да и не так уж давно я был у него – в пятницу.
Но вот и старая церквушка о пяти главах, с пузатыми облупившимися куполочками. Сейчас я получу ответ на свой вопрос. Почему ответ? Быть может, мне и не придется задавать вопросы. Во всяком случае, что-то станет известно. Что именно – гадать уже поздно.
Аристократа я увидел на паперти у самого входа. Заметив меня, он торопливо вошел в церковь.
Внутри стоял радужный сумрак. Горело немного свечей. Пахло ладаном.
Маленький сухонький священник монотонно читал под аккомпанемент жиденького хора на клиросе.
Аристократ занял место в сторонке, у стены правого придела, и я встал рядом. Некоторое время он молчаливо осенял себя крестным знамением, бил поклоны, потом улучил удобный момент и под пение хора прошептал:
– Вчера заходил неизвестный, назвал себя Перебежчиком и попросил свести с Цыганом.
Боже мой! Силы небесные! Ведь Перебежчик – это Андрей, а Цыган – я! Как скрыть радость? Как не обнять за драгоценную весть Аристократа? Так вот что сулила мне внеочередная встреча!
В порыве радости я осенил себя крестом и, притушив улыбку, спокойно и тихо спросил:
– Как договорились?
– Попросил его зайти завтра в двенадцать. Устроит?
– Да!
– Надежный человек?
– Да!
– Вы уходите, а я останусь.
Большого труда стоило мне спокойно, степенно, тихо выйти из церкви. Я рвался на свет, на улицу. Все внутри у меня пело, ликовало. Перебежчик!
Андрей! Андрюха! Дорогой, бесценный друг… Значит, он жив. Тоска по нем так въелась в мою душу, так грызла, так сосала.
Все время я и мои ребята искали следы Андрея – и тщетно. Постепенно надежда найти его живым, согревавшая мое сердце, стала мерцать все слабее и наконец погасла. Я простился с другом… А он вот! Просит свести его с Цыганом!
До чего же медленно вертится наша земля! Сутки показались мне вечностью. Но наконец подошел назначенный час. В управе надо мной были только два начальника: бургомистр и его секретарь. Просьба отпустить меня на два часа не вызвала да и не могла вызвать подозрения у секретаря. Я был уже сотрудником с прочной положительной репутацией. При неотложной необходимости за мной на дом присылали дежурную машину. Случилось это, правда, один раз.
Но все же случилось. Я имел пропуск на право хождения до городу в любое время суток.
И вот на глазах удивленного Аристократа я и Андрей – оба его «клиенты» – трясем и душим друг друга в объятиях.
– Рассказывай! – требую я. – У меня времени не так уж много.
Андрей странно улыбается.
Я повторяю еще дважды свое требование. Андрей продолжает улыбаться.
– Ты что, не слышишь?
– Что? Слышу… Прости, задумался, – он глубоко вздохнул. – Я уж не мечтал… Курить есть? Ведь я только вчера вышел из больницы.
Я достал пачку болгарских сигарет, длинных и тонких, с золотым мундштучком (их презентовал мне секретарь управы), и протянул другу.
Андрей закурил, делая жадные, глубокие затяжки, а потом пожаловался:
– Хотел бросить, с того дня не курил… и не могу.
Поначалу я не заметил, до чего изменился Андрей.
Волосы сплошь побиты сединой, пережитое углубило морщины на его лице, кожа стала бледной, какой-то сероватой.
– Пока хватит, – решительно сказал он, откладывая недокуренную сигарету и проводя рукой по лбу. – Голова закружилась.
– Рассказывай, Андрюша, рассказывай… Почему ты не отыскал связного?
– Забыл пароль, – признался друг. – И не решился. А к доктору – помнил.
– Вот оно что, – успокоился я.
– Ну, что тебе еще сказать? Считай, что я одной ногой побывал на том свете. Коротко дело было так…
Двое суток, двое мучительных суток пролежал он с открытыми ранами, без глотка воды, без крохи пищи, среди трупов. Сознание то приходило на короткие минуты, то вновь покидало его. На исходе второго дня он впал в глубокое забытье и очнулся уже в немецком солдатском госпитале.
Первый вопрос, который задал ему человек в белом халате, был: "Ваша фамилия?" – "Кузьмин, – ответил он, – Никанор Васильевич".
Потом его оперировали раз, другой, третий. Оказывается, Андрей был ранен еще и в бедро, о чем мы с Геннадием не знали. Когда дело пошло на поправку, в палату пришли двое и подсели к Андрею. Кто они – он и сейчас не знает. Предполагает, что немецкие офицеры. Один говорил довольно хорошо по-русски и выполнял роль переводчика. Их интересовало прошлое больного.
Пришлось рассказать биографию Кузьмина со всеми подробностями Немцы задавали много вопросов. Кого убил Кузьмин? Как ему удалось бежать из-под стражи? Чем может объяснить наличие, кроме трех последних ранений, следы еще трех, давно заживших? Какие города Советского Союза хорошо знает? Нет ли у него там приятелей?
На все вопросы надо было давать исчерпывающие ответы. И Андрей не поскупился на краски. Офицеры остались как будто довольны.
За день до выхода из госпиталя к Андрею явился переводчик, но уже в сопровождении другого немца. Этот другой спросил – без всяких предисловий, – как посмотрит господин Кузьмин на то, чтобы совершить экскурсию в Советский Союз.