Годвин встретил ее скованно. В глубине души он все еще видел в ней девочку, но в ушах стоял голос Алджи Несбитта, выкладывающего о ней новые и новые сплетни, и он не знал, что и думать. Она быстро и нервно улыбнулась ему, мимоходом чмокнула в губы и проскочила в комнату, а он остался в дверях, гадая, что заставляет его чувствовать себя таким большим, неуклюжим и робким. Она была такая ладная и крепенькая.
Она обернулась, словно угадав, что он разглядывает ее тугие ягодицы под идеально скроенной юбкой.
— Ну, как тебе?
— Что? Вид? Ну, ты, скажем так, подросла.
— «Шепердс», глупенький! Как тебе «Шепердс»?
— Нормально. Я провел здесь не так уж много времени. Обнаружил, что в моем номере нет телефона.
— Верно, телефоны здесь только в четырнадцати номерах. Разве тебя не предупредили?
— Нет, никто не говорил.
— Тебе нужен кто-нибудь, кто о тебе позаботится. Здесь есть терраса. Знаешь, как говорят про террасу в «Шепердсе»?
— Нет, по-моему, не знаю.
— Если просидеть на ней достаточно долго, рано или поздно увидишь всех самых скучных людей на свете. И между прочим, это чистая правда.
Она осмотрела его, склонив голову набок.
— Ты изменился, Роджер. Уж не стареешь ли ты?
— Ты тоже изменилась.
— В чем?
— Сама знаешь.
— Нет, скажи мне, в чем я изменилась?
— Округлилась в стратегически важных районах.
— Правда? А мне говорили, у меня самые маленькие груди на современной эстраде. Ой, я сказала что-то неуместное? Это просто цитата, Роджер, не думай, что я такая вульгарная…
— Расскажи мне, как ты жила, Сцилла. К джину — это?
Он приготовил джин с тоником и лед. Ожидая ее, он успел выпить в одиночестве, чтобы забыть болтовню Несбитта. Он подал ей стакан. Она села в мягкое кресло, он тоже — два чувствующих себя неловко человека в номере каирского отеля.
Она молчала, поэтому начал он:
— Так где теперь Макс? Чем он занимается? И, кстати, что привело вас в Каир?
— Ох, Роджер, какая разница! Макс воюет, в компании с Монком Варданом готовится к началу представления в пустыне. Там всего-навсего итальянцы, так что я не понимаю, к чему столько хлопот. Их, конечно, разгромят. Не понимаю, как можно быть таким злым, чтобы воевать с бедными несчастными итальянцами. А я приехала навестить… не знаю, может, просто показать, что я хотела к нему приехать. Каир — умеренно кошмарный город, верно?.. Так много нищеты… Все это довольно грустное зрелище, а богатые здесь так богаты… — Она солнечно улыбнулась ему. — Совсем как в Англии, да? Но ты понимаешь, что я хочу сказать. Из-за жары все выглядит гораздо ужаснее, тебе не кажется?
— Ты с Максом, — сказал он. — Он, конечно, увлекся тобой еще тогда. Но я никак не думал, что вы…
— Мы с ним не очень-то счастливы, Роджер. То есть в наше время полно несчастливых людей. А из-за войны все станет еще хуже. Я плохо обходилась с Максом; ему трудно пришлось. Бывает, мне почти хочется, чтобы исполнилась его излюбленная мечта… геройски пасть за родину. Потому что он и есть герой. А герои все так кончают.
— Мне грустно это слышать. Может, еще наладится…
— Ну да, все может быть. А как раз вчера я слышала, что свиньи в Суррее летают. Не надо банальностей, Роджер. Ничего у нас с Максом не наладится.
Она вздохнула. Окно было прикрыто жалюзи от уличного зноя, и под потолком медленно вращался большой вентилятор. Он рассекал пробивающиеся сквозь жалюзи солнечные лучи. Полоска света упала к ней на колени, перескочила на живот.
— Боюсь, я слишком уж живая для бедного Макса. Мы — как два контрастных цвета — сочетание иной раз просто режет глаз. Мы, очевидно, не подходим друг другу. Так уж получилось.
— Как это с вами случилось? Я и понятия не имел, и не слышал ничего. Я просто уехал не оглядываясь.
— Да, ты уехал в своем красном автомобиле, и я поняла, что ты лгал в последний вечер, когда давал мне советы. Ты такой откровенный осел. Я еще читала твои книги, и они мне понравились, хотя сама не знаю, зачем тебе в этом признаюсь. Я плакала, когда читала те, что о Париже.
Он улыбнулся ей:
— Мне и самому случалось всплакнуть, пока писал. Париж был для меня… юностью наверно. Люди вечно оплакивают потерянную молодость. И ты совершенно права — я лгал. Видит бог, я морально несовершенен.
Она с усилием рассмеялась:
— Я никогда не была чудо-ребенком, но со мной все так обращались. Все из-за внешности, как по любому поводу твердит моя мать. Она всегда говорила, что все мужчины и половина женщин в зрительском зале не столько слушают мою игру, сколько мечтают увидеть меня без панталон. Она уверена, что я переспала со всеми известными дирижерами и агентами. Что за женщина! В Берлине я имела большой успех. Внукам буду рассказывать, что играла для этого жирного Геринга с его женушкой, а потом пила с ними шампанское и танцевала с ним. Мы с Максом довольно много времени проводим врозь. Наши жизни редко пересекаются. Он бы хотел жить в той фамильной дыре у черта на рогах. Забился бы туда, как Квазимодо, чтобы пересидеть холод и дождь… может, потому, что там ничто не напоминает пустыню, как знать? Но война его расшевелила. — Она смочила губы в джине с тоником, оперла запотевший стакан на подушечку нижней губы, оттопырившейся с годами еще сильней. — Я рада за него: наконец-то он дождался своей войны. Очень долго ему пришлось ждать. Ему скоро пятьдесят. Еще немного, и было бы поздно. Его помощь понадобилась им для войны в пустыне — а он так долго не был нужен.
— Но как ты оказалась за ним замужем?
Она встала, пожаловалась на жару. Сняла жакет и сбросила его на кровать. Прошла к окну, сдвинула задвижку, открывавшую прорези жалюзи, постояла немного, будто что-то решая.
— Мы поженились в Америке, в Бостоне. Официально. Это было мое первое турне по Америке. Об этом много писали. Я тогда думала, тебе наверняка попадется где-нибудь мое имя, и ты мне напишешь. Как видно, не попалось.
— Но… то есть зачем? Так долго он тебя уговаривал?
— Ох, Роджер, он же влюбился в меня с первого дня. Тогда, в Париже. По крайней мере, ему хочется так думать. Он никак не отступал, просил снова и снова — в конце концов я сказала да. Он знал, что так будет. Он хорошо знает мои слабости. — Она пожала плечами. — Так или иначе, он меня хотел. Не то чтобы я рассказала ему все… что рассказывала тебе. — Она отвернулась к окну. — А что наша старая парижская компания? Ты с кем-нибудь видишься?
— Нет. Собирался, когда уезжал из Парижа… нет, вру, даже не собирался. Но я их вспоминал и ждал, что рано или поздно они объявятся. Где-нибудь.
— Я в Нью-Йорке виделась с Клайдом. Огромный успех и полное разложение. Девочки все моложе и моложе. Я чувствовала себя такой… заслуженной.