Николаша, зная, что живем среди гиен и крокодилов, хранил квитанции на каждый гвоздь, не то что фанерный ящик; представил начальству, через неделю пришло решение: либо Ступаков сносит строение, либо увольняется из органов.
Николаша предпочел увольнение. «Знаешь, — сказал он тогда Костенко, — при Ленине самым страшным наказанием для врагов была высылка за границу и лишение гражданства, а потом уж расстрел. Я б скорректировал: самое страшное наказание — работать под дураком в бесправном государстве, а потом — расстрел… Как понимаешь, о высылке теперь мечтают, как о манне небесной, да хрена выпустят…»
Он утеплил свой сарайчик и нанялся комендантом поселка, семьдесят пять рублей, завел кур и двух коз — не жизнь, малина…
Как только Черненко, очередной великий теоретик марксизма, преставился, а Федорчука из министерства унизили переводом в маршальскую группу, Николаша Ступаков написал письмо новому министру. В органах восстановили, но, правда, сунули его в Угро маленького отделения — дорабатывать до пенсии.
Костенко он обрадовался, достал из сейфа початую бутылку коньяка и пачку вафель:
— Давай, Славик, за нашу просранную жизнь по пять капель!
— Потом, Коль… Я к тебе по делу… Разрешишь сейчас вызвать некоего Бакаренко? Пенсионера по статусу, сталинского палача по профессии. И дай мне комнатушку: надо провести разговор…
— Так меня за это снова попрут, Славик! Превышение полномочий, самодеятельность…
— А ты позвони на Петровку, поинтересуйся: мол, Костенко — внештатный консультант или нет?
— А меня спросят: отчего вас это интересует?
— А ты ответишь: он пришел устанавливать адреса кооперативных мастерских радиоремонта.
— А они припрут с проверкой… Если тебя нарекли «внештатным консультантом», значит, выдры, копают…
— Фамилия Строилов у тебя на слуху?
— У меня в районе генерал Строилов живет…
— Наш?
— Нет. Военный строитель…
— Ну так как, Николашка?
Тот вздохнул, пододвинул Костенко телефон, налил себе коньяк, сделал долгий глоток, вафлей закусывать не стал, приложился к мануфактурке…
Костенко набрал номер Бакаренко:
— Ивана Львовича, пожалуйста…
— Деда, тебя, — голосок был пронзительный, девичий. Господи, в чем они-то виноваты, маленькие? За что и на них грехи взрослых ложатся?
Костенко вспомнил, как Розка (дочь его агента Рыжего, был карманным вором, завязал, не мог прописаться. Костенко помог, с тех пор Рыжий — дочку очень любил — был с ним на связи) кричала проституткам, которые расшифровали ее отца: «Мой батя сука, говорите, да? Я ему ноги мыть буду и воду пить, потому что из-за него не стала такой лярвой, как вы, из-за него я в семье жила, как нормальная! Все стучат, только одних колют, а другие проскальзывают! Из вас, подлюг, две — стукачки, не меньше! Бейте, бейте, все равно ваш проигрыш, а батьку моего не трожьте, бритвой глаза повырезаю!» Не она вырезала… Ей вырезали. Рыжий повесился. Жена его, Линда, лежит в психушке и заливается истеричным смехом с утра до ночи, — хохот у нее постоянный, никак помочь не могут…
— Бакаренко, — услышал Костенко раскатистый, достаточно молодой голос.
— Полковник Костенко, — ответил ему в тон, рокочуще. — Я не мог бы просить вас, товарищ Бакаренко, заглянуть в отделение…
— Милости прошу ко мне… Можем поговорить дома.
— Это служебный разговор…
— У меня отдельная комната…
— Спасибо. И все же лучше у нас, в отделении…
— Что-то срочное? Я ж только вчера беседовал с Виктором Павловичем…
Да ты на связи, цыпонька, понял Костенко, ну и ну…
— Я приехал из Владимира по делу, связанному с «малограмотными внуками Дзержинского»…
— Простите, не понял…
— Так у нас кое-кто расшифровывает МВД. Жду вас в отделении возле Киевского, вы адрес знаете, получасовой разговор, нужен совет, причем — безотлагательно. Машину подослать?
— Да я ж в трех минутах от отделения, товарищ Костенко… Хорошо, подойду..
Но сначала он позвонит в отдел, подумал Костенко, и те ввалятся сюда. Наверное, разумнее было идти к нему. Впрочем, дома он, как в крепости. Удостоверение пенсионера на него не подействует, а здесь и стены мне в помощь. Да еще сейф, да еще два портрета.
… Бакаренко оказался маленьким сухоньким старичком, в форме без погон, с орденской колодкой: две Красные Звезды, медали «За отвагу» и «За победу».
— Здравствуйте, Иван Львович, — Костенко поднялся ему навстречу, обменялся рукопожатием, сунул руку в карман и тщательно протер ее о подкладку. — У меня к вам только один вопрос, — он достал фоторобот Хренкова, — когда вы его видели последний раз?
— По-моему, в пятьдесят третьем, — ответил Бакаренко. — А в чем дело?
— Как его фамилия?
— Не помню… Встречались мельком.
— Он арестовывал Зою Федорову вместе с вами?
— Я дело Федоровой не вел. Я оформлял документы, которые были заранее подготовлены… Пару раз побеседовали — и все.
— А он? — Костенко кивнул на фоторобот, не отводя немигающих глаз от лица Бакаренко.
— Иногда оставался с ней в камере, когда полковника Либачева вызывали на совещание… Вам бы лучше спросить обо всем этом деле Либачева, он был старшим, я — исполнительствовал…
— Либачев ее бил, да? — нажал Костенко.
— Зачем повторять досужие вымыслы, товарищ Костенко? Расшатаем доверие к органам, кто станет порядок держать, когда стачки станут всеобщими? Хотим получить вторую Польшу? Были садисты, слов нет, одни Кобуловы чего стоят… Но не надо же бросать тень на аппарат…
— Вы Федорову не били, я понимаю, Иван Львович… А он, — ткнув пальцем в фоторобот Хрена, спросил Костенко, — мог? В ваше отсутствие?
— К Зое Федоровой запрещенные методы следствия не применялись… Тем более, в деле были бесспорные улики: ее связь с американским разведчиком, разговоры с ним… Это все зафиксировано техникой… Но я не очень понимаю, зачем меня потребовалось вызывать в милицию, когда ее дело закрыто?
— Оно только начинается, Иван Львович.
— Вы мне предъявите, пожалуйста, удостоверение и постановление на допрос… Вы ж не совета у меня просите, товарищ Костенко… Вы допрашиваете меня… С нами такие фокусы не проходят…
— Постановление на допрос не выписывается, — Костенко достал из стола бланки допроса свидетеля, — что ж вы, юрист, а такие азы позабыли? Дело в том, что он, — Костенко снова ткнул пальцем в фоторобот Хрена, — связался с гражданином США, который проходил по делу Федоровой… А у меня к тому же есть показания ветерана партии Савушкина про то, как вы, лично вы, его били… Он написал об этом. Так вот, от того, как пойдет наша беседа, будет зависеть судьба этого письма: я вашей крови не жажду, мне лишь нужно докопаться до истины. Ясно?