И тут все переменилось.
Новое мельтешение, новое безумие, опять кошмар в духе семидесятых. От стада перепуганных клиентов, отхлынувших назад и сгрудившихся у дальней стены, отделился человек, он неестественно выставил вперед руку, обычно клиенты в банке так не делают. Это объяснялось тем, что в руке он держал оружие, еще один револьвер, несомненно кольт или «смит-вессон», произведенный где-то здесь, в Новой Англии. Это был тот самый высокий парень-хиппи, впервые замеченный у окошка кассы, теперь в образе неприкрытой яростной контркультуры: копна ниспадающих на уши волос в духе Благородного принца, [77] совершенно неуместные на его лице усы а-ля Сапата, [78] одежда той эпохи: джинсы в обтяжку, куртка армейского образца, надвинутое на лоб черное матросское кепи. Парень ничем не выделялся среди остальных клиентов, только теперь у него в руке был револьвер. Он держал его низко, по-ковбойски; судя по всему, у него не было никакого опыта, но он находился так близко, меньше чем в шести шагах от ближайшего охранника в форме, что просто не мог промахнуться. Парень сделал шесть выстрелов, за одну секунду использовав все патроны, и стрелял он быстрее, чем сменялись кадры кинопленки, поэтому третий, четвертый и пятый выстрелы оказались между кадрами, а запечатлелись только первый, второй и последний. Несомненно, порох был бездымный, однако по современным меркам туманное облачко все равно было большим, а вспышки показались лезвиями ослепительного сияния на фоне зернистой фактуры реальности, заснятой на пленку, на мгновение сверкнувшими и исчезнувшими. Охранники, застигнутые врасплох, не успели даже оглянуться. Боб определил, что пять или даже все шесть пуль 38-го калибра поразили их, проходя справа налево, через бицепсы и дальше через грудную клетку и жизненно важные органы. Один просто уступил смерти, словно мешок, сброшенный из кузова грузовика, и рухнул на пол, некрасиво, так и не поняв, что случилось. Второй пытался среагировать и даже начал оборачиваться, чтобы открыть ответный огонь, но тут у него подогнулись колени, сообщая о приближении смерти, он сел на пол в вертикальном положении, после чего сжался в позу зародыша и умер.
Еще одно неподвижное мгновение, хотя можно было разглядеть, как на заднем плане объятые ужасом клиенты пятятся все дальше; кассирша зажала уши руками, потому что выстрелы прогремели слишком громко. Майлза колотило в безудержной панике, Аманда застыла, завороженная кровавой драмой. Затем, чересчур поспешно, Майлз и Аманда перескочили через упавших охранников и устремились к двери, предположительно к ждавшей машине. Однако у третьего стрелка хватило ума метнуться к стойке и подобрать упавший мешок с деньгами, после чего он приказал клиентам оставаться на месте, подкрепив свои слова угрожающими движениями револьвера, уже полностью разряженного, однако никто, судя по всему, не обратил на это внимание. Затем стрелок нагнулся, подобрал брошенный револьвер Майлза, но не убежал в панике, а хладнокровно спиной пошел к выходу, держа толпу под прицелом. В дверях он развернулся и скрылся.
— Ты его узнал? — спросил Энто, когда фильм оборвался, сменившись царапинами и пятнами свободного конца. — Да, это он. Тогда ему был двадцать один год, его только что выгнали из престижного университета. Он понимал, что придется с позором возвращаться на Юг, где ждет разочарованный папаша, который заставит его вкалывать в каком-нибудь самом нудном отделении своей строительной фирмы. Малыш Томми не был готов к такой жизни, поэтому окунулся в бостонское подполье, отпустил длинные волосы и гвардейские усы. Плохо, что у него не хватило гормонов отрастить бороду. Он курил травку, трахался с кем ни попадя, ходил на демонстрации, пил дешевое вино и встречался с разными людьми. Каким-то образом он стал прикрытием при ограблении банка, затеянном тогдашними радикальными героями. Его все знали только как Томми, и он сам лишь потом выяснил, кто были эти мальчишки и девчонки, в духе ИРА любившие всякие штучки вроде боевых прозвищ. Для него Майлз и Аманда были Ником и Норой — такие революционные псевдонимы они себе выбрали. Томми выдали деньги на проезд, и в тот же вечер он отправился на автобусе в Атланту, где, можно поспорить, сразу же сбрил усы, постригся и стал аккуратным и ухоженным, каковым остается по сей день, а в Бостоне он с тех пор не был ни разу. Кинопленку каким-то образом выкрал из полицейской фотолаборатории сотрудник, симпатизирующий радикалам, а поскольку потерю искали, он доверил ее тому, кого любили все тогдашние мальчишки и девчонки, — святому журналисту-коммуняке О. З. Харрису. У него эта улика пролежала тридцать с лишним лет, а тем временем Том Констебл строил свою жизнь, радуясь тому счастливому обстоятельству, что отец его умер в расцвете сил, оставив ему все свое состояние. Приняв этот подарок судьбы, Том многократно его увеличил, превратив в нечто гигантское, знаменитое на весь мир. Итак, снайпер, теперь ты полностью в курсе. Неужели собираешься растоптать человека за минутную глупость, совершенную столько лет назад? Хочешь опозорить его имя? А как же милосердие? Как же тысячи сотрудников, которые зависят от успешного бизнеса его светлости, чему, разумеется, сразу придет конец, как только станет известно о его падении? Как же двести с лишним миллионов на благотворительность, выделенные за все эти годы, возможно, из-за чувства вины перед двумя пристреленными охранниками? В нашем плохом мире это большое добро, и оно перевесит мгновение безумия. И кто ты такой, чтобы судить Тома? Ты убивал, убивал и убивал, в основном бедолаг, делавших то, что они считали долгом перед родиной. И за это могущественный Боб Ли подстреливал их с расстояния в милю. Некоторые из них наверняка никого не убили и, скорее всего, так никого и не убили бы, поскольку тебе прекрасно известно, что большинство рядовых лишь отбывает срок до возвращения домой. Ты наверняка угробил кучу крестьян, которые ни сном ни духом в политике и патриотизме, простых работяг, помимо воли отправившихся в дозор, где их скосил всемогущий снайпер одним нажатием на спусковой крючок. И ты собираешься судить другого человека за то, что он тоже нажал на спусковой крючок, причем разгоряченный, а не хладнокровно исполняющий смертный приговор, как это принято у снайперов?
Боб молчал. Он не промолвил ни слова после фразы «Ты слишком много болтаешь», которая, казалось, была произнесена еще в юрский период, но на самом деле лишь в триасовый — ДНП: «до начала пыток».
— Энто, ты до него не достучался, — заметил Джимми.
— Сам вижу, — отозвался Энто. — Наш Бобби не желает говорить. Он просто таращится своими глазами, превратившимися в маленькие твердые ядрышки ненависти, в черные зерна кукурузы. Дайте ему пистолет, и через секунду мы будем трупами. Бобби твердый человек. Он ничего не прощает, словно боевик из ИРА, черт побери.
— Сейчас я с ним немного поработаю, — заявил Имбирь. — Выбью несколько зубов, может, это выбьет из него несколько слов.
— Я этого не допущу, Имбирь. Мы мучители-джентльмены, а не сумасшедшие изверги, готовые размозжить себе в кровь кулаки. Хорошо, Свэггер, проявляй свой несгибаемый характер. Но сейчас я выложу кое-что, что, возможно, лишит тебя покоя, даже если мы оставим тебя на несколько часов одного в темноте. Лучшего предложения ты не получишь никогда, никогдашеньки, можешь даже не мечтать, за весь черный парад жизни, полной бессмысленных убийств. Хочешь — называй это профессиональной любезностью, снайперской честью, хочешь — считай проклятой сентиментальной слабостью, но выслушай меня и отправляйся спать, а потом посмотрим, удалось ли нам обеспечить твое молчание.