Краснова бросило в холодный пот.
– Ты, Николаич… надеюсь, ты не выдал меня?
– Я бы тебя не только выдал, но и лично выпорол бы! – сказал Татаринцев. – Всыпал бы как следует, хотя ты уж взрослый парень… кабы в этом был бы хоть какой-то толк. Ничего я им не сказал!
– Спасибо, Николаич… Я твой вечный должник!
– Единственно, что я матушку твою предупредил…
– Э-э… о чем предупредил?
– Я ей сказал, что ты, племяш, все это время… начиная с субботы, был здесь, на нашем хуторе! Но это так… на самый крайний случай! Сейчас полезно держать язык за зубами! И ты сам заруби себе на носу: ты минувшей ночью никуда и ни с кем не ездил! И ни в чем т а к о м не участвовал! Ясно тебе?! Ты меня хорошо понял?
– Понял, – хмуро сказал Краснов. – А вот что с этой делать? – он кивнул в сторону дома. – Ума не приложу.
– Что-нибудь придумаем. Надо погодить, пусть сначала оклемается. Потом посмотрим, что за птица. Я, Дима, на всяк случай и документики твои захватил! – Татаринцев хлопнул ладонью по барсетке, прикрепленной к поясу. – И мобильник – тоже! Но учти… никаких звонков! Никаких «эсмээсок»! Соблюдай полное «радиомолчание»! Это в твоих же интересах…
Он достал с заднего сидения средних размеров сумку и вручил ее племяннику.
– Отнесешь в дом и передашь Тимофеевне! По-любому, Димка, ни сегодня, ни завтра я тебя отсюда не отпущу. Побудете покамест здесь; заодно и к этой девице попристальней присмотримся.
Тахир вынужден был задержать в дядином офисе еще на некоторое время: приезжали Мансур Джейкуев и еще один таджик-арендатор, чьи дом и уличное кафе были уничтожены огнем пожара. Эти двое пробыли у Сайтиева-старшего довольно долго, не менее полутора часов. Тахир не присутствовал при самом разговоре, он находился рядом, в соседнем кабинете, который они с Ильясом делят на двоих. И только после того, как таджики уехали, дядя, перекинувшись несколькими короткими репликами с племянником, велел тому отправляться в Каширский район и лично допросить раненого во время перестрелки в Выселках русского, которого вывезли с места событий и спрятали у надежных людей.
Тахир взял с собой лишь одного человека – Ваху. Это тот самый парень, которому досталось в пятницу, когда какой-то «отмороз», какой-то хлопец из местных, разбил во время драки на дискотеке об его голову бутылку с шампанским. Но ничего, ничего… они за все заплатят. У Вахи – он тоже родом из Хасавюрта, акинец – голова крепкая, и сам он – как молодой дубок. Врач в травмопункте обработал раны, наложил с полдюжины швов. У Вахи, который уселся за руль, и сейчас на лбу, повыше правого глаза, белеет полоска пластыря. Но это мелочь, пустяк. Через неделю-две эти царапины окончательно затянутся, заживут. А вот тому, кто это сделал, тому, кто кидается, как зверь, на нормальных людей, пришедших в ДК культурно отдохнуть, потанцевать с девушками… будет ему – «кирдык». Вообще без головы останется. Зачем русскому «отморозу» башка, если в ней нет мозгов?!
Дядя Руслан, правда, ввел запрет на всякие разборки с местной молодежью. Не надо, сказал он, обращать внимание на этих шавок. Собаки лают, караван – идет. В крайнем случае, – сказал Сайтиев-старший – можно будет наускать на русскую гопоту, на скинов и прочих бритоголовых молодчиков милицию, прокуратуру, правозащитников и прессу.
Умом Тахир соглашался с дядиными доводами: в интересах их общего бизнеса следует покамест вести себя осторожно, аккуратно, не давать повода для шумных разбирательств. Но ведь эти свиньи, – особенно русские «нацики» – вконец распоясались! Они сами провоцируют «инородцев», то нападая на «чурок» исподтишка, то – сбиваясь в стаи – лезут в открытую, назначают «стрелки», набрасываются сообща на базарных торговцев или на тех, кто делает за копейки самую черную работу!.. А потом сами воют, скулят от страха, когда на разборы приезжают настоящие мужчины и режут их, как глупых баранов…
Было около трех пополудни, когда они добрались до места. Серый «лендкруизер», за рулем которого сидит Ваха, свернул к комплексу бывшей колхозной фермы, строения которой последние лет десять были в сильном запустении и теперь нуждались в основательном ремонте. Он затормозил возле старой кирпичной водонапорной башни, рядом с которой их дожидался один из двух кунаков, которым было поручено привезти сюда и допросить русского парня.
– Салям алейкум, Тахир! Де дик дойл! [24]
– Дукх вахийл, Саид! [25] – поприветствовал Сайтиев кунака, выйдя из салона. – Как здоровье твоего отца, уважаемого Товсултана? Как твоя семья?
– Благодарю, Тахир, все в порядке, слава Всевышнему.
– Ты кому-нибудь еще, кроме отца, говорил, к о г о вы прячете на этой ферме?
– Нет, никому. Отец прислал парня, – Саид повернулся в полкорпуса и показал рукой на выгон, где среди пасшихся овец и коров была видна одинокая человеческая фигурка. – Это мой двоюродный брат. Он не только пасет скот, но и наблюдает за дорогой. Я дал ему рацию. Он издалека заметил вашу машину и доложил мне. Но о том, кого мы привезли на ферму, он не знает. Я ему этого не сказал.
– Хорошо, ты поступил как умный человек. Ну а что сам «пленник»? В каком он сейчас состоянии?
– Чувствует себя неважно, – Саид криво усмехнулся. – Мы, как смогли, обработали ему раны. Сделали перевязку. Без операции, без помощи медиков, он долго не протянет. Дня два или три… максимум.
– Ну что ж. Показывай дорогу: я хочу сам на него посмотреть.
Они втроем направились к длинному строению, в котором некогда размещалась молочная ферма. Прошли вовнутрь, миновали пустующие стойла с деревянными желобами кормушек. Примерно половину всего строения занимают выгородки, поставленные для содержания овец. Пахнет сеном, навозом, овечьей шерстью. Вошли в помещение, разделенное выгородками на три комнатушки. Здесь их встретил второй кунак, который вместе с Саидом минувшей ночью благополучно перевез сюда связанного, как барана, по рукам и ногам пленника.
Он поприветствовал Тахира Сайтиева и его шофера Ваху.
– Ну что? – спросил Тахир. – Как он? Жив еще этот шайтан?
– Да живой… Я только что пытался его накормить. Ничего не ест, однако. Только пить все время просит.
– Где он?
Парень, перепоясанный ремнями, поддерживающими кобуру с увесистым «стечкиным», сдвинул ногой пыльный коврик, лежащий на полу посреди комнатушки. Взял в руки короткий ломик. Присел на корточки. Продел ломик в металлическое кольцо, с усилием подважил плотно пригнанную к доскам пола люковину…
Открылся лаз. Он первым спустился в «зиндан» по короткой деревянной лесенке. Высота потолка здесь едва достигает двух метров. Стены помещения, размеры которого составляют четыре на три метра, обшиты нестроганной доской. На дощатом полу – соломенный тюфяк, застеленный куском старого брезента. На тюфяке распластался пленник, почти двухметрового роста детина, голый до пояса, весь перевязанный бинтами, успевшими обильно пропитаться кровь. В зиндане стоит тяжелый дух: смешанный запах мочи, плесени и – опять же – крови. Ноги у пленника связаны чуть ниже колен. На руках – наручники. Лицо у Супруна землистое, под глазами залегли черные тени, губы в коросте, дышит тяжело, натужно, с посвистом…