— У вас маленький браунинг, им не застрелить.
— А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
— Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался рукой, около портье, помните?
— Нет.
— Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг, английской фирмы.
— Молодец! — искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию Константиновичу.
— Вот, — говорит он. — Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб, сломав крылья, стремительно падает на камни.
— Господина, вы великий стрелок, — говорит шпик, — только где я теперь достану денег, чтобы купить патрон?
— Сколько он стоит?
— Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
— Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить, что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и предлагает:
— Ну что, обратно пойдем?
— А вам хосется есе походить по берегу.
— Хочется.
— Если бы вы позволили нам идти босиком, — просит шпик, — то мы бы не месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
— Если не оглядываться?
— Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
— Разувайтесь, — соглашается Блюхер, — я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт размахивает, а ветер с океана свистит — свежий, великолепный ветер, навстречу ему идти всей грудью — нет большей радости.
— Следовательно, — заканчивает Петров, — мы вновь выдвигаем только одно требование: незамедлительная эвакуация японских оккупационных войск из Приморья. Это справедливое требование, и мы уверены в том, что оно будет удовлетворено.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
— Перед тем как мы выдвинем наши окончательные требования, нам бы хотелось урегулировать вопрос о японских солдатах, жертвах последних лет, похороненных на территории Дальнего Востока. Нам кажется, что следовало бы найти удобную для вас форму не только решить вопрос о материальных компенсациях, но и о моральных. В данном случае мы имеем в виду официальное соболезнование — словом, частности мы готовы обсудить вместе с вами, если вы согласитесь, а вы не можете не согласиться с нашим изначальным предложением, потому что оно законно и отвечает всем нормам человеческой морали.
Блюхер сжимает кулаки и начинает вертеть головой — первый признак гнева.
— На войне как на войне, — говорит он. — Не мы пришли на вашу территорию, а вы явились на нашу. Вас никто сюда не звал. Следовательно, ни о какой компенсации, ни материальной, ни тем более моральной, не может быть и речи. Мы приехали к вам, движимые лишь одним желанием: вести переговоры. Мы отвергаем диктат как метод.
Блюхер садится на свое место, по-прежнему покашливая от волнения. Молодые секретари японской делегации склоняются над головами советников, сидящих за стульями главы делегации и его заместителей. Глава делегации — генерал Мацушима — обменивается тихими, улыбчивыми фразами с заместителем. Советники шепчут свои мнения заместителям, те пишут иероглифы синей тушью и передают листочки генералу. Он просматривает их и поднимается.
— Прежде чем мы возьмем перерыв для информирования высокого императорского правительства о позиции, занятой вашей делегацией, нам хотелось бы познакомить руководителя нашей военной делегации генерала Танака с господином военным советником Блюхером и выделить военные переговоры в особую сферу работы нашей конференции.
Генерал Танака кланяется Блюхеру. Блюхер кланяется генералу. Какое-то время они рассматривают друг друга, а за ними в это время пристально наблюдают и японцы и наши.
— Высокая Дайренская конференция объявляет перерыв на три недели! — возглашает секретарь японской делегации.
Петров спрашивает:
— Разве нельзя провести консультацию с правительством в более короткий срок, господин председатель?
— Сейчас неспокоен океан, — отвечает Мацушима, — поэтому мы берем некоторое упреждение.
— Дипломат употребляет военный термин, — громко говорит Петрову Василий Константинович, — упреждение берут, когда готовят сильный залп.
Японец режет Блюхера взглядом и отвечает:
— Уступая просьбе уважаемой русской делегации, переговоры прерываются на две недели и пять дней.
Мархлевский, наблюдатель из РСФСР, сидит за круглым столом. Перед ним роскошный стол, сервированный с огромным вкусом. Хрусталь, фарфор, огромное количество вилок, вилочек, ножей, ножниц и ножичков, всяких диковинных пилок и прочих инструментов, которые Василию Константиновичу кажутся хирургическими.
— Смотрите, — учит Мархлевский, — вилку надо брать легко, кистью. Это искусство — красиво держаться за столом. Ну-ка, повторите.
Блюхер повторяет хитрые жесты, которые так лихо выполняет Юлиан Мархлевский.
— Вы прекрасный ученик. Не жмите на вилку, не жмите. Тарелка не враг, она ваш союзник. А если вы будете налегать на нее всем вашим весом, она расколется. Вот так, уже лучше. И будьте непосредственны. Держите себя проще.
Блюхер работает ножом и вилкой легко, изящно. Мархлевский удивленно разглядывает его.
— Ну а как вы очистите яблоко?
Блюхер достает с блюда яблоко, берет фруктовый ножик, чистит яблоко между делом, не глядя на руки, а рассматривая картину на стене.
— Прекрасно! Теперь налейте вина даме слева. Нет, нет, обязательно правой рукой. Согните ее в локте. Молодчина. Теперь все сначала. Итак, прошу!
Блюхер повторяет следом за Мархлевским.
— Хорошо. Молодец. А теперь давайте продумаем план ваших переговоров с Танака. Вы, наверное, знаете, что он такой же дипломат, как я танцор. Этот человек говорит по-русски чище меня. Он один из ведущих разведчиков, специалист по России.
Дверь, выкрашенная краской слонового цвета, открывается бесшумно. В номер Василия Константиновича входят три человека. Двое замирают у дверей, а третий по-кошачьи тихо проходит к широченной кровати, на которой разметался во сне Блюхер, садится на краешек и осторожно включает ночник. Блюхер от света вздрагивает. Открывает глаза, видит троих в комнате, лезет под подушку — к пистолету. Там уже пусто, потому что человек за мгновение перед этим пистолет Василия Константиновича сунул себе в карман.