— Мистер Розэн, — услышал он чей-то тихий незнакомый голос за спиной и сразу же ощутил в груди холод; Жаклин верно говорит, что у него абсолютное чувствование, совершенно животное.
Он обернулся; мужчина, который окликнул его, был одет в синее пальто тончайшей шерсти; лицо очень сильное, волевое; сила чувствовалась в том, как были посажены его глаза, круглые, птичьи, — очень глубоко; брови вразлет, густые, словно бы наведенные в салоне красоты; резкие продольные морщины по щекам; чуть оттопыренные боксерские уши (по точечкам на мочках было заметно, что ему периодически убирают волоски — квалифицированная работа, специалисты на вес золота, прейскурант невероятно высок), гладкий высокий лоб, красивая седина; последнее, что успел увидеть Розэн, были туфли из лайковой кожи — как правило, такие можно купить только в магазине в Ка Дэ Вэ в Западном Берлине или в лондонском «Сэлфриджес»; лет семь назад подобная обувь производилась в основном в Испании, — куда им девать коровьи кожи, корриды каждый день, быки отменные, с лучших трав; теперь такой обуви нет, гонят расхожую, демократизация общества, рынок точно реагирует на изменение в политической жизни страны.
— Я слушаю вас...
— Меня зовут Луиджи, мистер Розэн. У меня к вам поручение.
— Да, но я не знаю вас, мистер Луиджи. — Розэн говорил по-английски безукоризненно, но с невероятным акцентом; по образованию техник, страсть к точности, в русском-то говорится, как пишется, а в нынешнем родном пишут «бридге», а говори «бридж», «вар», а читай «вор», «хоуарз», а произноси «ауарз», ничего не попишешь, фонетика; потому-то, наверное, русские так недоверчивы по отношению к англосаксам, во всем ищут второй смысл.
— Я — Луиджи Роселли, владелец фирмы по торговле правами на журнальные и газетные статьи. С мафией не связан, — мужчина улыбнулся; зубы, как у Бельмондо (хотя далеко за пятьдесят), наверное, летал в Штаты, там вживляют новые, вырванные у юношей, погибших в автокатастрофах, — бешеные деньги, но гарантия абсолютная. — Я отвезу вас, — он кивнул на свой «мерседес», — по дороге поговорим...
— Да, но я не езжу с незнакомыми, — ответил Розэн, ища глазами полицию; увидел двух, успокоился. — Вы можете сказать мне то, что хотите, прямо здесь.
— Хорошо, я подъеду в ваш отель, — сказал Луиджи Роселли. — Право, я не намерен вас ни похищать, ни шантажировать. Меня просили поговорить с вами о том деле, которое касается не вас, но вашей семьи.
— Так говорите! — воскликнул Розэн, сложив на груди свои коротенькие маленькие руки.
— Вы не хотите, чтобы я знал, где вы остановитесь на эту ночь? Хорошо, пойдемте в кафе.
— Да, но у меня чемодан...
— Это, конечно, очень серьезное обстоятельство. — Роселлм смешливо дернул кончиком тонкого, хотя и перебитого в хряще носа. — Я занимался спортом, помогу докатить ваш чемодан до кафе; за воду и сэндвичи плачу я.
Когда они сели за столик, Роселли попросил наглого официанта, смотревшего поверх голов посетителей, принести два кофе, поинтересовался, не хочет ли Розэн двойной, тот ответил, что он несколько ошеломлен происходящим, кофе вообще не пьет, только чай; сердце; сказал, что ограничится стаканом воды: «Нет, нет, только самой обыкновенной, от минеральной у меня изжога», — и приготовился слушать, как-то при этом странно похлопывая себя по карманам.
— Хотите курить? — осведомился Роселли. — Пожалуйста, только мои без фильтра, я долго жил в Париже, привычка — вторая натура...
— Благодарю вас. Я бросил курить, поэтому не ношу с собою табак, хотя до сих пор не могу себе отказать в двух-трех сигаретах...
— Фокусы, — вдруг жестко и сухо сказал Роселли. — Так вы курить никогда не бросите. Это опасное занятие — сидеть между двух стульев, мистер Розэн.
— Что? — спросил Розэн, снова почувствовав холод в груди.
— То самое. Мне поручено сказать, что мистер Степанов работает на Кремль; так называемый красный князь ведет здесь — по его заданию — пропаганду: «мир и дружба» — словом, понимаете... Если вы действительно решили платить им деньги, вашему предприятию в Панаме может быть нанесен ощутимый урон, мистер Розэн.
— Да, но я имею право тратить мои деньги так, как хочу! Я это делаю в интересах моего бизнеса, в конце концов! Мне никто не поможет, если я не помогу себе сам! И потом, что тут предосудительного — купить пару картин и вернуть их России?!
— Ничего. Ровным счетом. Речь идет лишь о том аукционе, на который пойдут ваши пожертвования. Те люди, которые намерены приобрести полотна Врубеля, не позволят, чтобы они ушли на восток. Эти люди имеют большой вес в банковском мире. Они вас сомнут.
— Да, но откуда вы узнали, что я намерен...
Роселли вытащил из кармана конверт, достал оттуда две странички, протянул Розэну:
— Почитайте. Это запись телефонных разговоров Степанова с князем...
— Вы из разведки?
— Спаси бог! Вы никогда не прибегали к услугам частных детективных агентств?
— Да, но зачем мне это?!
— Прочитайте, прочитайте, мистер Розэн. А прочитав, подумайте.
— У вас есть очки? — спросил Розэн.
— А у вас нет?
Розэн открыл свой плоский портфель, неожиданно для себя протянул Роселли ложку из Хохломы, которую на самолетах Аэрофлота дарят пассажирам первого класса; достал чехол с очками, прочитал странички, не прикасаясь к ним пальцами, и сказал:
— Да, но это же явная слежка. У вас есть основания следить за этими людьми? Они делают что-то противозаконное?
— Повторяю, меня уполномочили передать вам, что в ваших же интересах взять сейчас же билет на самолет, который вдет в Нью-Йорк или Панаму. И улететь. Люди, которые мне поручили эту миссию, относятся к вам с симпатией. Вы — доверчивый человек. Москва втягивает в свои сети с помощью чего угодно — культуры, спорта, медицины, — а потом бизнесмен оказывается в центре паутины, выпутаться из которой по-доброму — невозможно.
— Да, но я заангажирован, мистер Роселли! Я говорил в Москве, что хочу помочь им!
— Понятно, понятно... И под это вам пошли навстречу? Сулили льготы? Обещали наибольшее благоприятствование? Скажите им, что у вас случился сердечный приступ. Если хотите, мы подготовим вам соответствующие справки. Пришлете потом письмо, что вы по-прежнему горите желанием проявить себя на ниве меценатства, скажите только, где будет новый аукцион русской живописи. Вот нам совершенно прекрасный выход из положения...
— Да, но тем не менее ваш ультиматум ставит меня в сложное положение. Может быть, господа, которые поручили вам эту миссию, каким-то образом компенсируют те сложности, что могут возникнуть у меня в Москве?
— Не думаю... Вас никто не вынуждал в Москве к меценатству, я полагаю? Это ведь была ваша инициатива? Или вам кто-то намекнул на целесообразность такого рода комбинации?
Розэн снова всплеснул руками: