Усатый тут же подкатился к ней с каким-то витиеватым комплиментом, сам же запутался в нем и полуобернулся к Игорю.
— Красавица, ей богу, красавица! Так и хочется украсть.
— Даже и не пробуйте! — с суровой шутливостью отрезала Лена.
— Что, слишком ревнивый кавалер?
— Просто все, кто пробовали, потом горько об этом жалели.
— А что с вами такое? — притворно забеспокоился усатый. — Какие-то неустранимые дефекты?
— Неукротимые достоинства! — снова отрезала она.
Игорь рассмеялся — все-таки и правда отошел здесь малость.
— Не вяжись к девушке. Видишь, что не по зубам, отвали.
Она, похоже, начинала пользоваться успехом. И все же Лена обрадовалась, когда они сели наконец в машину, чтобы отправиться домой. Ехали молча — слишком очевидно было, что поездка ей не понравилась.
— Ну извини, — сказал он, — если что не так. Такая вот у меня слабость. Я думал, тебе понравится тоже.
— А мне и понравилось…
— Да ладно тебе. В следующий раз мы с тобой знаешь что сделаем, чтобы всем было хорошо? Мы с тобой арендуем воздушный шар и улетим куда-нибудь… Дня на два, на три. Воздушный шар — это знаешь… Это чудо что такое, ни с каким самолетом не сравнится! Это все равно что плыть под парусом по ночной реке. Слово скажи — на много километров слышно; воздух влажный от росы; заря едва-едва занимается; свежо — чайки на бакенах греют головы под крыльями… Никогда не плавала?
— Нет, — засмеялась она, сменив гнев на милость. Приятно было уже то хотя бы, что он пытается развлекать ее…
Но в следующий выходной они на воздушном шаре не полетели — он устроил ей «Медовое воскресенье» — повез ее в Жуковку.
— Там у меня замечательная дача, так что отдохнем по полной программе. Каких-нибудь шашлычков заделаем, а заодно я тебе своими владениями похвастаюсь. О’кей?
Вот Жуковку она вспоминала с благодарностью. В это осеннее время в дачном поселке, куда он ее привез, было тихо, пустынно. В огромных, высоченных, будто специально к их приезду вызолоченных солнцем соснах стоял красивый дом довоенной еще дачной архитектуры — с множеством окон, мезонинчиков, весь изукрашенный резьбой. Видимо, некогда этот дом составлял целое богатство, а теперь… Теперь где уж ему было тягаться с современными теремами новых русских…
Он долго не мог открыть дверь — большой кованый ключ никак не хотел поворачиваться в проржавевшем замке, а когда они наконец вошли, Лена ахнула — это было какое-то царство спящей царевны. Дом был стар, но необыкновенно красив. Здесь была старинная мебель, старинное, в рост мутноватое зеркало при входе, во множестве висящие по стенам какие-то темные картины. А самое главное — входящий в дом чуть ли не сразу попадал в большую двухсветную залу с роскошным камином, которую освещали два узких готических витражных окна, уходящих ввысь чуть ли не под самые стропила, и от их цветных стекол разлетались по всей зале веселые сполохи — красные, синие, зеленые, желтые. В сполохах этих плавали хорошо видимые пылинки, но и они почему-то радовали глаз.
— Это чей такой дом? — спросила она зачарованно.
— Мой, — смеясь ответил он. — Нравится? Вообще-то здесь хозяйничает мой родной дядька Иван Аверьянович, но он сейчас в отъезде, скоро месяц как в доме отдыха… Аверьянович у меня, знаешь, старый вояка, так вот, представь, ему, как стойкому борцу и ветерану, до сих пор путевки всякие время от времени дают. А вообще-то, он у меня крепкий, даже работает. Киоскером на станции. Лихой дед, пусть живет себе на здоровье!
Они и шашлыков, как собирались, нажарили, и стол накрыли по-настоящему праздничный, и камин в конце концов растопили так, что в двухсветной гостиной стало по-настоящему тепло. И вот тогда-то он и предложил ей спуститься в подвал — за малиновым вином.
— У деда замечательное малиновое вино. Вкус! Запах! Он сам не пьет, а для гостей винцо делает.
Собственно, это был не подвал, не подпол — это был еще один этаж дома, только подземный — здесь можно было хранить огромные урожаи, здесь можно было при желании даже жить; он, не обращая внимания на всякие лари и закрома, провел ее в какой-то дальний чулан, где стояли огромные стеклянные бутыли, в которых дображивало свежее вино — яблочное и малиновое. Отсосав немного через резиновую трубку красного, малинового, он наполнил под самое горлышко принесенный с собою графин, аккуратно поставил его на полку и вдруг сказал Лене:
— Смотри внимательно. — С этими словами он сдвинул доски обшивки, и за ними открылась небольшая сейфовая дверца, утопленная в кирпичной стене. Он набрал комбинацию цифр, открыл дверцу. Снова спросил: — Смотришь? — И отстранился в сторону, чтобы она могла лучше видеть.
— Что это? — спросила она почему-то шепотом, с опаской заглядывая во внутренности потайного шкафчика.
Почти все пространство в сейфе занимали какие-то папки, несколько толстых книг и десяток поставленных друг на друга изящных шкатулочек, в каких женщины обычно держат ювелирные украшения, если их много. Он взял одну из шкатулочек, поднес ее к Лене поближе, раскрыл. Лена ахнула — в коробочке, разгороженной на отдельные ячейки, лежали драгоценные камни, сразу заигравшие под светом мощной стосвечовой лампы, освещавшей этот угол подпола. Он вынул еще одну — в этой лежали многочисленные желтые кругляши, золотые монеты царской чеканки…
— Это на всякий случай. На черный день, понимаешь? — спросил он.
— Нет, не понимаю. — Лена замотала головой. — Зачем ты все это прячешь, да еще так чудно? Смотри, здесь сапфиры, бриллианты… Такая красота — и под землей…
— Что делать, что делать. Приходится прятать. Пока. Но я хочу сказать, это не главная ценность. Главная ценность вот. — Он извлек из тайника какую-то довольно толстую синюю книгу, очень похожую на альбом. Он раскрыл книгу, и она сразу поняла, что это такое — это была импортная тетрадь со вставными блоками. Очень удобная вещь, похожая внутри на перекидной календарь. Только дужки, на которые надеваются листки, были не целиковые, а разъемные, на пружинах. Кончилась бумага, берешь новую — не отдельные листочки, а целый блок — и вставляешь под эту же обложку. Надо тебе изъять какую-то тему, скрыть от кого-то чужого даже ее следы — пожалуйста. Вынул один блок, вместо него вставил другой… — Это моя «синяя тетрадь». Вы уж этого, наверно, в школе не учили, а нам мозги штемпелевали: Ленин когда в Разливе прятался, в шалаше, он все писал там что-то в заветную синюю тетрадь, из которой потом получилась целая книга «Государство и революция». Один писатель даже роман так назвал: «Синяя тетрадь». Вот и у меня тоже…
— Ты что, книгу пишешь? — оживилась она.
— Ну вроде того. — Он засмеялся. — Это что-то вроде моего дневника. Найдется очень много желающих его заполучить. Потому что тут, — он похлопал по тетради, — ставшие мне известными темные тайны некоторых деятелей, а также некоторые очень важные государственные тайны… Ты так недоверчиво смотришь — наверно, думаешь: ну какие еще могут быть ему известны тайны, да? И уж во всяком случае, наверно, не можешь понять, зачем все это надо — этот подпол, тайник. Не спорь, не спорь…