СВОБОДУ АРЕСТОВАННЫМ ДЕМОКРАТАМ!
И тут я услышала ответ «Второго»:
— «Гроза»! «Гроза»! Высылаем «неотложку» с санитарами. Будете брать его, как психа…
Господи! Сашу, моего оленя, моего ангела — в психушку! Уж я-то знаю наши психушки. Боже! Шокотерапия и аминазин внутривенно, да еще в таких дозах, что мозги превращаются в студень, и потом всю жизнь будешь только цветочками вышивать: «Ленин всегда живой!».
И вдруг меня осенило: конечно — я же на «неотложке»! И я тихо попятилась от оперов к телефонным будкам, миновала их, а затем повернулась и бегом метнулась за ремонтные щиты — туда, где стояла моя машина. Быстро нырнув в кабину, я рывком натянула на себя белый халат, а на голову — медицинскую шапочку с красным крестом. Я спасу его, спасу! Быстрей! Рука с ключом от зажигания плясала, я мысленно заорала на себя: «Спокойно, дура!» — и враз успокоилась, и завела машину, и задом рванула ее из-за щитов на мостовую. Какой-то «Жигуль», кативший по мостовой в общем потоке, завизжал тормозами и заорал гудком. Но я уже знала, что я делаю, — я включила сирену, вывернула руль и, проехав с сиреной тридцать метров, снова въехала на тротуар, двигаясь прямо к оперу по кличке Гроза. Резко остановив «неотложку» возле этого опера, я сказала, не выходя из машины:
— «Гроза»! Берите его быстро и — в машину!
— Уже приехали? — изумился он.
— Живо! Живо! — распорядилась я начальственным тоном.
— Слушаюсь! — И опер закричал громко, на всю площадь: — Товарищи! Это же псих! Он сбежал из психушки, отойдите от него! За ним уже психушка приехала!
О наши доверчивые граждане! Как мгновенно они отпрянули от Саши во все стороны! С какой, я бы даже сказала, добровольной старательностью они помогали операм заслонить Сашу от кино — и фотокамер иностранных корреспондентов! И как безучастно дали они этим операм возможность скрутить Сашу, заломить ему руки за спину, защелкнуть наручники и потащить к машине!
— Я не псих! Это незаконно! Это насилие! Товарищи! — кричал Саша, но кто-то из оперов тут же сунул ему кляп, а «Гроза» уже открыл заднюю дверцу моей «неотложки», и два опера швырнули Сашу на заднее сиденье. «Гроза» и еще один опер хотели сесть по обе стороны Саши, но я сказала:
— У иностранцев изъять всю пленку! Живо, а то они сейчас уедут! Дай мне ключ от наручников!
«Гроза», швырнув мне ключ от наручников, рванул к иностранцам, которые уже нацелили свои камеры на мою «неотложку». Но в машине еще оставался второй опер, и тут я сообразила:
— А где его тенниска? Быстро за его тенниской! Это — вещдок!
С какой стати Сашина тенниска могла быть вещественным доказательством и что она могла доказать — я бы в жизни не смогла объяснить, но в такой горячке, когда происходит уличный арест, никто не задумывается над приказами начальства. Опер, который сел слева от Саши, тут же выскочил из машины искать Сашину тенниску. А я, уже не испытывая судьбу, дала задний ход и врубила сирену.
«Неотложка» рванула с места и задом свалилась с тротуара в поток машин. Вой сирены заставил этот поток расступиться, а кто-то из оперов выскочил на мостовую, поднял руку и перекрыл движение. Я перевела рычаг на первую скорость, дала газ и тут же перешла на вторую. Услышав сирену «неотложки», регулировщик возле «Метрополя» тоже остановил поток машин и дал мне дорогу.
Я свернула направо и помчалась вверх по проспекту Маркса. На площади Дзержинского — еще раз направо! Сирена ревет-завывает…
Машины, уступая мне путь, прыскают в разные стороны… А на заднем сиденье возится Саша с кляпом во рту… Но теперь он мой, мой!!! Милый, я спасла тебя! Ах, как это прекрасно — спасать возлюбленного! Быстрей! Дорогу «неотложке»!..
Два милиционера с ошалелыми лицами бегут ко мне от здания ЦК КПСС на Старой площади, на ходу останавливают все движение — думают, что я спешу в ЦК за каким-нибудь больным — партийным «шишкой». Но я проскакиваю мимо них, сворачиваю к площади Ногина и — на Солянку! В моем распоряжении от силы еще полторы-две минуты до того мига, когда к метро «Площадь Революции» подкатит вторая «неотложка» и начнут выяснять, куда же делся Саша. За эти две минуты мне нужно увезти его, спрятать…
В районе Солянки полно горбатых, кривых и кривоколенных переулков, и я ныряю сначала в один из них, потом сворачиваю во второй, третий… Стоп! Пора смываться!
В пустом и замусоренном переулке я загоняю машину под узкую и длинную арку какого-то старого дома, выскакиваю из кабины, сдергиваю с себя халат, открываю заднюю дверцу и первым делом вытаскиваю кляп у Саши изо рта. Он жадно ловит воздух открытым ртом, а я нетерпеливо сую ключ в наручники.
— Сейчас, дорогой, потерпи…
Я расстегиваю стальные наручники и вдруг слышу:
— Какого черта вы меня увезли?!
— Что?!
Саша выдернул руки из-за спины, повернулся ко мне, и теперь я увидела его лицо. Оно было белым от бешенства.
— Зачем?! — крикнул он, сверкая белками. — Зачем вы меня все время увозите из милиции?!
Я обалдела:
— Саша, но тебя же посадят! В тюрьму! В психушку!
— Да! Конечно! И пусть! Я хочу в тюрьму! Вместе со всеми! А вы меня забираете, как будто я ваш стукач! Но я не буду на вас работать! Не буду! Имейте в виду!
И только тут до меня дошло: утром, увидев мой милицейский китель, этот мальчишка решил, что его вчерашнее вызволение из-под ареста и сегодняшнее похищение от оперов — это спектакль!
— Дурак… — сказала я огорченно. — Ты думаешь, я вербую тебя, что ли?
— Конечно! — крикнул он в бешенстве. — Коньяк! Завтрак! Но я не буду на вас работать!
Он стоял рядом со мной в полутемном подъезде — высокий мальчик с посиневшими от наручников кистями рук, белый от гнева и красивый, как никогда раньше. Сливовый омут его глаз просветлел от злости, и я чуть было не зацеловала его прямо здесь, в подъезде…
Но где-то рядом хлопнула дверь, я пришла в себя, оглянулась, сказала поспешно:
— Пойдем отсюда. Быстрей!
Я не стала ничего объяснять. Действительно, куда я могла его спрятать от моей родной вездесущей милиции?! Разве что на несколько часов… Двумя руками я ухватила низ его спортивной безрукавки с идиотским призывом «Свободу арестованным демократам!» и рывком потянула ее вверх.
— Зачем? — замычал Саша.
— Снимай! Снимай!
Я стянула с него безрукавку, вывернула ее наизнанку и опять надела на его худое костлявое тело. Теперь проступающие изнутри буквы можно было легло принять за какую-то иностранную надпись, и в таком виде уже можно было показаться с Сашей на улице.
— Пошли! — приказала я.
— Куда? — снова спросил Саша подозрительно.
— А куда ты хочешь?
— Я хочу в тюрьму, к своим…
— Хорошо, поедем в тюрьму, — сказала я, жестко взяла его за руку, как мальчишку, и решительным шагом вывела из подъезда на улицу. Он повиновался и шел рядом со мной, но недоверчиво косил на меня сверху вниз своими сливовыми глазами, как теленок. Свернув налево, мы оказались в Петропавловском проезде, потом — на Солянке. Я пропустила государственное такси, потому что половина их водителей — стукачи, и подняла руку частнику.