Алик пристроился чуть сзади. Они пересекли небольшое пространство площади, спустились по ступенькам в метро и, все так же идя на некотором расстоянии друг от друга, вышли на перрон, дождались поезда и, войдя в вагон, не сговариваясь, не зная, зачем они это делают, разошлись в разные стороны.
Вышли на Новослободской и пешком по Лесной двинулись в сторону Белорусского вокзала, почему-то Белорусский казался им безопасней других, роднее, что ли...
И только дойдя до трамвайной остановки, сели на скамейку и решились заглянуть в сумку. Какой-то сверток, початая бутылка минеральной воды, хлебный батон. Медленно, с ленцой, не оглядываясь по сторонам, Михась поставил сумку между ног, вынул газетный сверток, с видимым безразличием развернул его и вздрогнул, все-таки не смог с собой совладать, чуть заметно дернулся, искоса взглянув на сидевшего рядом Алика. В газете был завернут еще один пакетик, уже аккуратнее, перетянутый резинкой. Не разворачивая, Михась сунул его во внутренний карман пиджака, а целлофановую сумку бросил в урну.
– Пошли, – сказал он устало и зашагал в сторону Ленинградского проспекта.
– Ты куда? – спросил Алик.
– Долги платить.
– Кому?
– Фатиме.
– У тебя же доллары!
– Поменяем! – беззаботно хмыкнул Михась, первый раз оглянувшись на поотставшего Алика.
Двести долларов они поменяли в киоске возле моста – каждому досталось почти по три тысячи.
– А с остальными как? – спросил Алик, стараясь наполнить свой голос безразличием, хотя оба прекрасно понимали – повис между ними вопрос, самый важный вопрос, который определит их отношения на ближайшее время, а то и навсегда.
– Не боись, Алик, – обернулся Михась. – Пополам. Все пополам. И деньги, и работа, и все, что дальше случится. Согласен?
– Куда деваться! – весело ответил Алик.
– Это не ответ.
– А что ты хочешь услышать?
– Слова, у которых может быть только один смысл. Да или нет. Все остальное – от лукавого.
– Хорошо... Да, я согласен.
– Мы на равных?
– Да.
– Во всем?
– Да, Михась, да. Я не дрогну. Не слиняю.
– Это хорошо, – Михась отошел к магазину одежды и там, забившись в угол между забором вдоль железной дороги и стеклянной витриной магазина, набитой мужскими манекенами, отсчитал и вручил Алику девятьсот долларов. – А сотню ты получил рублями. Вопросы есть?
– Вопросов нет.
– Я рассчитываюсь с Фатимой, а ты весь заказ повторишь. Справедливо?
– Вполне. Послушай, Михась... Как-то ты заговорил по-другому... У нас с тобой таких вот подсчетов никогда не было... Я думал, что и не будет. А тут вроде мы мелочиться начали...
Михась обернулся, взяв Алика за пуговицу, подтащил к себе поближе.
– Это не мелочность, Алик. У нас с тобой началось что-то другое, у нас другая жизнь началась вот с этой самой минуты. Чем все кончится, не знаю, боюсь, что ничем хорошим не обернется. Но и отступать нет сил, нет у меня сил отказаться от этой тысячи. Я без нее уже жить не смогу, понял?! Дальше могут пойти деньги покруче... Тот хмырь говорил о десятке на каждого... Может быть, удастся еще поднять цену, если он так легко расстается с деньгами. Это уже не кружка пива, не сухарики в дырявом пакете... Это другие деньги и другая работа.
– Думаешь, и до работы дойдет?
– Не исключаю. Всякая халява имеет свои границы, свою последнюю черту, за которой начинается что-то другое, другая жизнь. Может быть, она не будет слишком долгой, но и эта вот жизнь у меня в печенках. Я же не могу выпрашивать кружку пива у Фатимы, клянчить сто грамм водки, этот вонючий бутерброд со вчерашним сыром...
– Не такой уж он и вонючий... – возразил Алик, но Михась его перебил.
– Я не качу бочку на Фатиму, она девочка в порядке. Выпрошенный бутербродик... Знаешь, он всегда вонючий, даже если пахнет черной икрой. И еще... деньгами не сорить, понял? Чтобы никто не мог сказать, что у нас, дескать, деньги завелись... Интересно, откуда, интересно, за что и так далее. Врубился?
– Вполне, – присмирев, ответил Алик.
– Тогда хлопнем еще по сто грамм.
В забегаловке у Фатимы к вечеру народу всегда прибавлялось. Кто-то уже закончил свой рабочий день, кто-то собирался с силами перед вечерними похождениями, кому-то просто некуда было себя деть. Но два свободных местечка все-таки нашлись, и, только усевшись у стены, Михась и Алик обратили внимание, что за одним с ними столиком сидит мужик, который когда-то угостил их пивом, но об их долге не напоминал, как говорится, ни взглядом, ни звуком, ни словом.
– Привет, – кивнул Михась.
– Привет, – ответил Епихин с полным равнодушием, – все его внимание было направлено на Фатиму, которая именно в этот момент наливала пиво, похоже, как раз ему.
– Сдается мне, что мы с другом задолжали тебе за пиво? – спросил Михась.
– За пиво? – удивился Епихин.
– Ну да... Как-то мы с Аликом обнищали, а жажда все не кончалась... И ты нам по кружке заказал... Было?
– Вроде было, – Епихин пожал плечами.
– Могу рассчитаться, – Михась полез в карман за деньгами.
– Если без напряга – рассчитайся, – усмехнулся Епихин. – Если из последних сил, то не торопись.
– Мы сегодня маленько разбогатели, поэтому никакого напряга нет, – Михась положил на столик сто пятьдесят рублей, три по полсотни.
– Вроде многовато, – Епихин вскинул брови.
– Нет, мужик, в самый раз. Две кружки должок, и одна премиальная, за долготерпение.
– Ну раз так, то не возражаю, – Епихин сунул деньги во внутренний карман пиджака и снова уставился на Фатиму, потеряв к соседям по столику всякий интерес – здесь не принято было болтать подолгу, затевать беседы, споры, решать мировые проблемы или рассказывать анекдоты. Можно было поздороваться, кивнуть друг дружке, подвинуть картонный кружок для пива или, наоборот, отодвинуть свой, чтобы не мешал.
– Деньга подвалила, представляешь! – Михась не мог сдержать клокотавшего возбуждения и даже сам не заметил, как выплеснулись из него эти слова, вовсе необязательные слова, сосед по столу не высказывал никакого желания продолжить разговор.
– Бывает, – Епихин отхлебнул глоток из принесенной Фатимой кружки. – По-разному бывает.
– Причем совершенно неожиданно, можно сказать с неба свалились! – не унимался Михась.
– А снилось что? – спросил Епихин.
– Снилось?! – Михась некоторое время пытался понять вопрос, потом взгляд его устремился в прошедшую ночь, и вдруг лицо осветилось улыбкой. – Какашки снились.
– Все правильно, – кивнул Епихин. – Какашки всегда к деньгам.