– Точно? – не поверил Алик.
– По себе знаю. Чем больше дерьма, тем лучше.
– Да полные штаны приснились! – продолжал откровенничать Михась. – Страшно вспомнить.
– Значит, и деньги должны прийти хорошие. Причем такие деньги... Незаработанные. Как бы в аванс. Не то чтобы долг кто-то вернул, а как бы дал в долг, – Епихин впервые остро в упор посмотрел на Михася. – А когда приходят деньги вымученные, вытребованные... Какашки не снятся.
– Надо же, – подавленно пробормотал Михась и замолчал, может быть, впервые осознав характер денег, которые действительно с неба свалились. – Надо же, – повторил и надолго приник к пиву.
Когда он оторвался наконец от кружки, опорожнив ее чуть ли не единым духом, собеседника за столом уже не было, не было его и в зале.
Епихин вышел из забегаловки с саднящим чувством сделанной ошибки – не надо было ему встревать в разговор с этими придурками, не надо бы разгадывать их идиотские сновидения. Ошибка была в том, что он запомнился – этого допускать было нельзя. Не надо им слышать его голос, его интонации! Он должен для них оставаться одним из посетителей, этакой полупрозрачной тенью без цвета, запаха и вкуса.
А теперь стоит им где угодно увидеть его случайно, в их дурацких головах тут же промелькнет узнавание – ба! Да это тот самый тип, с которым мы у Фатимы пиво пьем!
И все.
И вся его хитроумная операция мгновенно рушится, он узнан, разоблачен и пригвожден.
В то же время Епихин понимал, что ничего страшного не произошло – они сталкивались и раньше, они помнили, что когда-то он их угощал, что они задолжали ему за пиво...
Нет-нет, ничего чрезвычайного не случилось.
Но теперь ему нужно быть осторожнее, какое-то время у Фатимы лучше вообще не появляться, в конце концов, в Москве достаточно забегаловок, и пиво у Фатимы отнюдь не самое лучшее. Несмотря на все ее очевидные достоинства, это надо признать – во многих местах пиво холоднее, свежее, острее...
Извини, Фатима, но это так. Хотя и у тебя бывает «Невское светлое», к которому придраться трудно. И потом, все мы знаем, что главное все-таки не пиво, а тот уголок, к которому привыкаем, та же Фатима, которая имеет обыкновение приветствовать посетителей легким взмахом смугловатой руки, угрюмый мужик, который здоровается тяжелым кивком и тут же о тебе забывает, а уходя, чуть коснется рукой твоего плеча, дескать будь здоров, дескать, пока, до скорой встречи. И из всего этого складывается настроение забегаловки, ее дух, запах.
Жанна встретила Епихина настороженно, молча постояла в дверях, глядя, как он разувается, идет в ванную, моет руки. Когда Епихин вошел в комнату и с тяжким вздохом упал в кресло, Жанна уже лежала на диване и бездумно нажимала кнопки пульта, невидяще носясь по программам и каналам. Причем все это в полной тишине, с выключенным звуком, из чего можно было сделать вывод, что ни одна передача нисколько ее не интересовала.
– А ты изменился, Епихин, – сказала она, не отрывая взгляда от экрана.
– Да? Интересно... В какую сторону?
– Конечно, в худшую.
– Почему «конечно»?
– Потому что, когда люди меняются в лучшую сторону, им об этом нет надобности говорить.
– И что же во мне изменилось, милая Жанна?
– Не называй меня милой Жанной. И дорогой тоже называть не надо. Хотя после всех твоих перемен я уже перешла в разряд милой, дорогой, как-то очаровательной обозвал...
– Разве это не комплимент?
– Это мат, Епихин. Самый настоящий, крутой, откровенный мат. И ты это знаешь. Раньше, во всяком случае, знал.
– Есть во мне еще какие-то перемены?
– Есть... Ты стал меньше пить.
– Это плохо?
– Да, это плохо. Ты никогда не пил слишком много, но когда совсем перестаешь пить... Это производит дурное впечатление. Это настораживает, озадачивает... Начинаешь метаться в догадках – что задумал этот человек, чего от него ждать, как спасаться.
– Что-нибудь еще?
– Ты стал молчаливее, сдержаннее, осторожнее в словах... Ты постоянно отягощен какими-то мыслями... А учитывая, что вещица, которую я для тебя достала... До сих пор в доме, ты так ее никому и не передал. Она что... Ждет своего часа?
– Все мы ждем своего часа, – неопределенно ответил Епихин. – Некоторые дожидаются.
– Вот видишь... Вроде ответил, а на самом деле промолчал. Ты меня еще любишь, Епихин?
– Хороший вопрос, – Епихин поднялся, прошел на кухню, открыл холодильник и, налив в стакан грамм сто водки, вернулся в свое кресло. – Отвечаю, Жанна, на такие вопросы я отвечаю легко, охотно, честно, искренне, как говорится, не скрывая, не тая... Я все еще люблю тебя, Жанна. И видит бог, ничего не могу с этим поделать.
– А что ты хочешь с этим поделать?
– Мне хочется, чтобы у тебя не возникал этот вопрос. Чтобы все было настолько очевидно и незыблемо, что... – Епихин залпом выпил водку, подержал ладонь у рта, перевел дух, поставил стакан на пол.
– Видишь ли, Епихин, это в самом деле хороший вопрос. И ты должен радоваться каждый раз, когда я тебе его задаю. Этот вопрос дает тебе возможность еще и еще раз заверить меня в своей любви... Или тебе уже надоело говорить мне о своей любви?
– Остановись, Жанна. Остановись. Не надо. Я немного посижу в кресле, полюбуюсь тобой, мне нужно какое-то время убедиться, что ты здесь, что существо, которое сидит напротив и задает каверзные вопросы, и есть та самая Жанна, которую я люблю и ничего могу с собой поделать.
– Ужинать будешь?
– С тобой? Конечно.
– У тебя все в порядке?
– Д... да.
– И тебе ничто не грозит?
– Нет, Жанна, мне ничего не грозит.
– И мы можем весело смеяться, хлопать в ладоши и дрыгать ногами? Кататься по полу? Кусаться и щипаться?
– Да, Жанна, да. Только чуть попозже. Я хлопну еще сто грамм водки, съем то, что ты мне предложишь... И это... Можно начинать все, что ты перечислила.
Легко спрыгнув с дивана, на ходу нырнув ногами в шлепанцы, Жанна направилась на кухню. Епихин взял пульт, не включая звука пробежался по каналам телевизора, выключил его да так и остался сидеть, уставившись в пустой черный экран.
– Кушать подано! – раздался из кухни голос Жанны.
– Ну что ж, – пробормотал Епихин. – Раз подано, надо идти. – Иду! – крикнул он уже громче.
На ужин была отбивная с зеленью, нарезанные помидоры и лаваш. Тут же возвышалась запотевшая бутылка водки и две граненые стопки.
– Каково? – спросила Жанна требовательно.
– Ничего лучше в мире не бывает, – искренне сказал Епихин.
– А что тебе приглянулось больше всего?