Не приходится удивляться тому, что когда на жизненном пути Зины оказался Илья Ошеверов, толстый, рыжий, разведенный и потому постоянно пребывающий в приподнятом настроении, ее мальчику к тому времени шел десятый год. Да-да-да! И не задавайте, ребята, лишних вопросов. Парнишка уже все понимал, рос смышленым, правда, со своеобразным уклоном — там украл, там продал, там только пытался сделать либо то, либо другое. Такой вот странный сынок оказался у Зины. Ни к чему серьезному это пока не приводило, все по мелочам — карточка в милиции, учет на всякий случай, дружинники иногда по вечерам захаживали и всем отрядом, и порознь. Трудно сказать, привлекала ли их обязанность следить за трудным подростком или же неосознанное влечение к его непутевой мамаше. Зина смотрела на дружинников с такой томной задумчивостью, что стражи порядка замирали в сладком ожидании, уверенные, что в эту минуту она выбирает кого-то из них. И были очень близки к истине, истина находилась от них на расстоянии вытянутой руки. Они преодолевали это расстояние, протягивали руки, и никто по их блудливым рукам не бил. Ну что ж, дежурства бывали изнурительны, а порой и опасны, поэтому Автор не находит в себе силы осудить их за столь невинное злоупотребление обязанностями. Кто в наше время ими не злоупотребляет! К тому же здесь была и польза — за чреватым подростком дружинники следили с удвоенным вниманием, а если бы не следили и не знали, где в данный момент находится предмет их общественных забот, разве могли бы безнаказанно посещать его мамашу? А так посещали, потому знали — в данный момент объект задержан и дает важные показания.
Однако же как ошарашивающе быстро идет время!
Как быстро оно уходит, и ладно бы в добрые руки, хорошему человеку, красивой и щедрой женщине, нет же! В холодное космическое пространство уносится безвозвратно наше время, в черных дырах исчезает, в чьих-то там сундуках оседает. Вот и получилось, что к моменту нашего повествования называли Зину красивой далеко не все, некоторые вообще могли пройти мимо и не заметить ее. Низкий голос, ранее тревожащий обещанием, сделался слегка осипшим, а шаловливые огоньки, которые едва ли десять лет беспутно плясали в ее глазах, теперь как бы соединились и стали излучать спокойный ровный свет определенного значения. В манерах у Зины появилась пикантная вульгарика, которая не столько коробила, сколько влекла, суля наслаждения хоть и грубые, но долгие и неожиданные. Так что к моменту знакомства с Ошеверовым Зина была женщиной скорее опасной, нежели красивой. А Илья по простоте душевной эти два понятия спутал. Впрочем, вполне возможно, он сделал это сознательно. И потом, нужно было очень много всего сохранить в себе со времен безрассудно юных, чтобы увидеть в этой полноватой медлительной женщине прежнюю Зину, при виде которой содрогался весь двенадцатый квартал Шинного завода. Илья сохранил и увидел. И его можно понять. Мы часто жертвуем нашими добродетелями, если есть уважительная причина, причем охотнее всего ссылаемся на собственную простоватость. И лукавим, ребята, лукавим. Ведь все заранее предвидели, все знали, но уж очень хотелось. Так бывает.
Размолвки, ночные встречи, судорожные телефонные звонки, обвинения в измене... Это все Ошеверов, не мог он вот так просто и толково утрясти свои отношения с Зиной. Но в конце концов утряс, хотя к тому времени уже брали его сомнения, уже что-то скулило в нем, стонало и маялось. Вскоре и обнаружилась эта милая манера Зины ссориться. Ну как мы все ссоримся с женами или еще там с кем... Очень просто. Замолкаем на неделю-вторую, молчим упорно, непримиримо, оскорбленно. Действует. Можно к маме уехать. Зина, к примеру, могла пожаловаться первому мужу, тот бы позволил ей покочевать, могла бы пожаловаться третьему любовнику, десятому воздыхателю, какому-то там поклоннику и везде нашла бы понимание, стол и кров. Никто ей не возбранял написать жалобу но месту ошеверовской работы — мы все к этому прибегаем. И помогает. Вон Васька-стукач анонимку на свою бабу накатал, и кому — жене любовника. Правда, ничего, кроме срама, не получил, но способ запантентовал.
А Зина... О Зина...
Поссорились. Хорошо. Приходит Ошеверов с работы, цветы купил, то-се, шампанское, как поется, на любовь свое сердце настроил... И что же видит он у своего порога? Он видит громадную военную машину, крытую зеленым маскировочным брезентом. Машина победно ревет мотором, так что ее самое трясет и звенят стекла в окнах двух соседних пятиэтажек, в голубых клубах выхлопных газов суетится взвод солдат, ими командует майор, на выезде со двора стоит солдат с флажком, готовый по знаку майора перекрыть уличное движение и пропустить четырехосную машину.
И как вы думаете, чем заняты солдаты?
А заняты они тем, что выносят мебель из ошеверовской квартиры. Шкаф, диван и, сами понимаете, холодильник. Все происходит быстро, четко, с озабоченным солдатским пыхтением, перестуком подкованных сапог по лестничным пролетам, подхлестываемым командами невзрачного, маленького, кривоногого майора, который поминутно снимал фуражку, обмахивался ею и вытирал шею платком. «Заноси! — вскрикивал майор. — Живей! Подхватывай! Осторожней!» А в перерывах между командами он еще успевал улыбнуться Зине, которая стояла тут же, потупив взор и прикрыв одной коленкой другую. И каждый раз, взглядывая на нее, майор словно бы набирался убежденности в правоте совершаемого. А вокруг из окон смотрели соседи и откровенно наслаждались бесплатным представлением.
Ошеверов не успел и рта раскрыть, как все приданое Зины исчезло в необъятном чреве машины. Мотор взревел с еще большей силой, солдаты на ходу попрыгали в кузов, последним втащили майора, Зина сиганула в кабину с чемоданом, из которого свисали, простите, тесемки от лифчика. Последний раз из-под задравшейся юбчонки призывно мелькнуло ее белое бедро, в лицо Ошеверову ударила жаркая волна отработанных газов, он отшатнулся, солдат на перекрестке поднял флажок, машина с ревом рванулась со двора, не замедляя скорости, свернула на проспект имени Кирова и...
И все.
Побродил Ошеверов по комнате — все разбросано, все валяется, ящики раскрыты и перерыты, как после добросовестного обыска, и нет нигде ни милочки, ни, сами понимаете, записочки. Ничего ему не оставалось, как открыть принесенную бутылку шампанского, сесть в кресло и посмотреть программу «Время». И не успели дикторы поведать о трудовых успехах хлеборобов Кубани и шахтеров Кузбасса, металлургов Запорожья и нефтяников Заполярья, как бутылка была пуста, и опять ему ничего не оставалось, как отправиться на кухню, где в укромном уголке стояла неприкосновенная «Столичная». И пока шел, мысленно видел ее — чуть запыленную, с нетронутой алюминиевой нашлепкой, с надорванной, перемазанной клеем красной этикеткой... Но, к великому его сожалению, бутылки на месте не оказалось. То ли Зина в последний момент успела сунуть ее в свой чемодан, то ли солдаты прихватили, поощрив себя за исполнительность. Как бы там ни было, это вроде бы невинное обстоятельство огорчило Ошеверова больше всего.
А ровно через две недели под командованием того же кривоногого майора, находившегося с Зиной в невыясненных отношениях, приехала знакомая уже военная машина под брезентовым верхом, и те же солдаты внесли на пятый этаж шкаф, диван и холодильник. Правда, диван, как потом уже с болью прозрения заметил Ошеверов, был не столь упруг, не столь. Впрочем, не исключено, что это ему лини, показалось. Обида у Зины прошла, она ступила на порог со светлой улыбкой и была несколько удивлена тем, что Ошеверов не сразу бросился в ее объятия, а спустя минут пятнадцать — двадцать. И лишь на следующий день он осмелился спросить, где же она была. Зина ответила отрешенной улыбкой, с которой обычно вспоминают отпуск у моря, счастливую юность, недавний грех, который не вызывает ни раскаяния, ни сожаления. Илья не стал повторять свой вопрос, чтобы не услышать то, о чем подумал и сам.