– А я изменюсь! Не веришь?
– Почему… Ты можешь. Тогда и поговорим. Через месяц. Пока, Вика, – он легонько тронул ее за локоть.
– Пока, папаша! Простите… Павел Николаевич!
– Ого! Меняешься прямо на ходу! До скорой встречи, Вика!
Пафнутьев вышел, закрыл за собой дверь и, лишь услышав щелчок замка, направился к лифту.
* * *
Большой самолет тяжело накренился на одно крыло, и опасливо охнувшие пассажиры увидели прямо перед собой в боковых окошечках землю, кромку леса, прямую дорогу с бегущими машинами, а пассажиры с другой стороны с неменьшим страхом смотрели в небо, пустое и безжизненное. ИЛ уверенно и грузно шел на посадку. Свободная, прожженная солнцем бетонка расстилалась перед ним до самого горизонта.
Загорелый пассажир в белой рубашке с подкатанными рукавами приник к окошку, рассматривая пригородные строения. Лицо его было нестарым, довольно добродушным, но, казалось, на нем многовато кожи, как на морде у крупной породистой собаки. Да, Голдобов возвращался из отпуска. Два часа назад он покинул сочинское побережье, с сожалением последний раз взглянул из самолета на сероватую от зноя полоску пляжа, усыпанную точечками тел. Он чувствовал себя готовым к поступкам и решениям.
Самолет выровнялся, за бортом мелькнула выжженная и порыжевшая трава, запыленные аэродромные фонари, колеса коснулись бетонки, самолет тряхнуло и по салону, напоминающему зрительный зал, средних размеров, пробежал вздох облегчения. Голдобов улыбнулся, показав крупные, чуть редковатые зубы.
Пассажиры засуетились, не в силах совладать с собой, начали расхватывать вещи, стремясь побыстрее покинуть помещение, где два часа томились, маялись и надеялись выжить. Выжили. Голдобов закрыл глаза и откинулся в кресле. Пусть торопятся, ругаются, оттаптывают друг другу ноги. Все равно дома он будет первым. Его ждут, его встречают, у него все в порядке.
Голдобов разрешил себе подняться из кресла, когда в самолете почти никого не осталось. Набросив пиджак на руку, в другую взяв небольшой кожаный чемоданчик с наборным замочком, свободно прошел по мягкой ковровой дорожке, спустился по ступенькам на первый этаж – он умел ценить эти мимолетные удовольствия. У самого выхода, ослепленный солнечным светом, он, тем не менее, увидел стюардессу, которая всю дорогу баловала его холодной минеральной водой, поцеловал ей руку, шало глянул в глаза.
– До скорой встречи, Наташенька. Еще полетаем?
– С вами? Хоть на край света! – весело ответила девушка, беззаботностью скрывая серьезность ответа.
– Договорились, – кивнул Голдобов и сбежал по трапу. Не ожидая душного автобуса, он зашагал через летное поле к зданию аэропорта, прекрасно сознавая, что нарушает порядок. В этом не было желания выделиться, нет. Он просто хотел избежать автобусной толчеи, а кроме того, великодушно давал встречающим возможность увидеть его заранее и не метаться в потной нервной толпе.
И действительно, едва он приблизился к зданию аэропорта, из стеклянных дверей, отодвинув в сторону человека в форме, навстречу выбежал плотный молодой человек в светлом костюме. На ходу пожав Голдобову руку, он взял у него чемоданчик и, легонько направляя под локоть, повел в сторону от главного входа – там можно было выйти на площадь, минуя общий поток пассажиров. Еле заметная зависимость промелькнула в поведении молодого человека, наблюдательный человек мог бы понять, что встретились не просто друзья, встретились хозяин и работник. И Пафнутьев, зажатый в плотной толпе, это понял. Выбравшись на залитую солнцем площадь, он убедился, что Заварзин встречал Голдобова не один, был еще парень – длинный, сутулый, с волосами до плеч. Этот держался в стороне. Не останавливаясь, Заварзин сунул ему в руку какую-то картонку. «Квитанция на багаж», – догадался Пафнутьев. Длинноволосый тут же метнулся в здание.
Тем временем Голдобов со своим спутником, не торопясь, но и не задерживаясь, пренебрегая таксистами и нагловатыми частниками, прошли к стоянке автомобилей. И здесь Пафнутьев впервые увидел машину, о которой уже был наслышан. Зеленый «мерседес», играющий искорками перламутра, стоял в длинном ряду машин, выделяясь добротностью и нездешней изысканностью. Он был тщательно вымыт и, несмотря на жару, казалось, хранил в себе свежесть и прохладу.
Забежав вперед, Заварзин распахнул перед Голдобовым дверь, подождал, пока тот усядется, вручил ему чемоданчик со сверкающими уголками и осторожно захлопнул дверь. И только после этого, полубегом обойдя машину, сел за руль. Пафнутьев проводил ее задумчивым взглядом, вынул блокнотик и записал номер.
– На дачу, – сказал Голдобов, сложив руки на чемоданчике.
– Понял, – кивнул Заварзин. – Как отдохнулось, Илья Матвеевич?
– Да ладно… Что тут у вас?
– Представляете, какой ужас… Николая убили, – Заварзин ловко обошел несколько машин и, вырвавшись на простор широкого шоссе, снова перестроился в правый ряд.
– Надо же, – обронил Голдобов. – Жаль… Хороший был парень. Мы с ним… немало поездили. И водитель хороший. Я ему доверял. И помогать приходилось, – Голдобов замолчал, сочтя, видимо, что достаточно сказал о покойнике и можно переходить к делу. – Как это произошло?
– Утром, до начала рабочего дня, двое на мотоцикле…
– В шлемах?
– Конечно! А как же иначе! И это… На ходу из обреза. Сразу из двух стволов. Картечью.
– Попали, значит? – Голдобов неотрывно смотрел на дорогу и со стороны могло показаться, что разговор совершенно его не интересует, что слова он роняет только чтобы не заснуть.
– Оба заряда в грудь, Илья Матвеевич… Он скончался на месте, до скорой, до милиции… Ларису возили на опознание, она там потеряла сознание, когда увидела…
– Выходит, опознала, – кивнул Голдобов.
– Да, лицо оказалось нетронутым, чистое лицо было у Николая.
– Да-да, – кивнул Голдобов. – Ты говорил с ней?
– Не получилось.
– Что так?
– Пьет. Все время пьяная, Илья Матвеевич. Как ни позвоню – еле языком ворочает. Меня даже не узнает. А словечки у нее еще те… Приложит – не разогнешься.
– Знаю я, какими словечками она иногда пользуется. Пусть. Попьет, попьет, душа устанет, опустеет. И отойдет. А что следствие? Началось?
– Да, поручили какому-то охламону… Он до этого занимался незаконными заселениями квартир, самозастройками, семейными скандалами… Я видел его. Мурло. Но вышла небольшая накладка. Этот Жехов…
– Знаю, – оборвал его Голдобов, и Заварзин понял, что продолжать об этом не следует, что не только он докладывает Голдобову о происходящих событиях. – И еще… Не забывай про Ларису. Понял? Все, что нужно, у нее должно быть в неограниченном количестве. Она больше лимонную любит. Охлажденную.
– Сделаю.
– Опять же следователь с ней захочет поговорить… Пусть бы они встретились попозже… А то она сейчас малость не в себе, может что-то лишнее брякнуть. С ней это бывает. Ты приглядывай за ней… Поплотнее.