– Да, – произнес Голдобов без прежней удали, – крутоватое письмо.
– Мы других не получаем, – опять произнес Фырнин условные слова. А означали они примерно следующее: не беспокойтесь, Илья Матвеевич, если у нас с вами все хорошо сложится, то мне ничего не стоит к этому письму отнестись точно так же, как к тысячам других – списать в архив. И Голдобов это понял.
– Еще кофе?
– С удовольствием! – воскликнул Фырнин благодарно и этим еще раз подтвердил – он свой человек и столковаться с ним можно.
– Жанна! – Голдобов поднял правую, невидимую для Фырнина бровь и чуть заметно подмигнул. – Кофе повтори, пожалуйста. Может, у тебя еще что-то найдется, печенье какое-нибудь…
Поднятая бровь означала, что Жанна может принести и коньяку, немного, но хорошего, рюмки желательно хрустальные и очень маленькие, закуски должно быть мало, но подороже. Жанна была подготовленной секретаршей и когда она появилась, на небольшом подносике стояло все, чего хотел Голдобов, правда, с единственным нарушением – бутылка была явно великовата. Но оправдывало Жанну, а значит и Голдобова то, что бутылка была темной, матовой с красивыми золотыми буквами «Наполеон». И важное обстоятельство – она оказалась початой.
– Ни в коем случае! – гневно воскликнул Голдобов проверочные слова.
– Я подумала, вдруг окажется кстати… Вы уж меня простите, мальчики!
И эти ее слова были условным кодом. Самое значительное слово – «мальчики». Фырнин, услышав его, сделал для себя нужные выводы. Он все понял. Оно означало, что Жанна прекрасно к ним обоим относится, одинаково их любит, что маленькие рюмки со временем, может быть, даже сегодня вечером, она заменит на другие, что она готова не только называться девочкой, но и быть ею.
– Спасибо, девочка, – этими словами Фырнин согласился пригубить коньячку.
– Вы можете и не пить, – сказала Жанна, улыбнувшись Фырнину. – Я уж согрешу до конца… Или выполню долг гостеприимства… Налью, а вы решайте… Хорошо?
Наполнив хрустальные рюмки размером с голубиное яйцо, она вышла, помахивая пустым подносом, да еще успела скорчить Фырнину гримаску, дескать, не робей, с Голдобовым можно себя вести свободнее, он ничего мужик.
Фырнин взял рюмку вроде бы любуясь ее диковинными формами, игрой солнечных бликов в гранях. Голдобов поднял рюмку увереннее, уже для того, чтобы выпить.
– За успех вашей командировки, – сказал он.
– Спасибо, – кивнул Фырнин. – Для вас, я думаю, такие письма не редкость?
– Ох, не говорите, – вздохнул Голдобов, благодарный гостю за сочувствие. – Но с этим письмом вышла накладка… Дело в том, что автора… Вы уж извините… Нет в живых.
– Не понял, – Фырнин отложил недочищенный апельсин. – В каком смысле?
– В прямом. Погиб… Это очень печально, но лучше сразу назвать вещи своими именами. Он же из шоферни… Там свои счеты, своя система расчетов. То ли проигрался, то ли проворовался… Он долгое время пытался меня шантажировать, требовал деньги, припугивал самыми невероятными разоблачениями… Пользовался тем, что является моим персональным водителем. Конечно, я не мог это выносить слишком долго, от его услуг отказался. Сначала он писал на меня в местные органы, а когда увидел, что это не действует, вышел на Москву.
– И он писал на вас даже здесь, в городе? – пораженно воскликнул Фырнин.
– Что делать, – горестно качнул головой Голдобов и, словно бы в забытьи, опять наполнил рюмки.
– Будучи вашим персональным водителем? – в голосе Фырнина прозвучали гневные нотки.
– В газету писал, – произнес Голдобов горько, – в прокуратуру…
– И сколько это продолжалось? – Фырнин уже собирал материал, Голдобов не почувствовал, когда кончилась светская беседа и начался допрос.
– Да не меньше года, наверно… Он надеялся получить с меня некую сумму, я надеялся, что он образумится, потом наши надежды иссякли.
– И что?
– Я его выгнал. Согласитесь, нельзя держать рядом человека, который следит за каждым твоим шагом, за каждым словом.
– А по его письмам что-то предпринималось, как-то откликались контрольные органы?
– Ни единого раза! – твердо сказал Голдобов. – Они же сразу видят, с кем имеют дело.
– Но его вызывали? Беседовали с ним?
– Конечно!
– А он опять за свое?
– Он просто потерял совесть! Я столько для него сделал, столько раз помогал! Продуктами, деньгами, жену его трудоустроил…
– А как жена относилась к его разоблачительской деятельности?
– Останавливала, пыталась образумить… Ничего не помогло. Хороший специалист, здравый, спокойный, исполнительный. С ней все в порядке.
– Может быть, мне с ней поговорить?
– Я бы не советовал, – сказал Голдобов. – Убийство произошло совсем недавно, несколько дней назад, и она сейчас не в таком состоянии, чтобы связно говорить о чем-то.
– А с ним, значит, свои и разобрались, – задумчиво проговорил Фырнин. – Идет следствие?
– Да… Не скажу, что очень уж успешно, но какие-то результаты у них есть.
– Если известно, что своя же шоферня все устроила, то выйти на убийцу нетрудно?
– Нисколько не сомневаюсь, что их найдут, – Голдобов снова наполнил рюмки. – За справедливость!
– Прекрасный тост, – с пьяным возбуждением воскликнул Фырнин. – Да, дело усложняется, даже не знаю, как быть… Я надеялся, что все объяснится легко и просто, а тут убийство… Илья Матвеевич…: А если я вас попрошу ответить редакции на письмо? Вам это проще сделать, вы знаете обстановку, знаете, что стоит за тем или другим утверждением Пахомова, как опровергнуть… А я только напутаю… Напишете, Илья Матвеевич?
– Работы многовато, честно говоря, – Голдобов озабоченно покрутил головой. – Но так уж и быть… Поручу своим специалистам, им уже приходилось отвечать на пахомовские обвинения, ответят еще раз. Ведь все, что здесь написано, – Голдобов постучал веснушчатым пальцем по письму, – он повторяет уже больше года. И все одно и то же, одно и то же.
– И он получал ответы?
– Многократно. И от нас, и из прокуратуры, и из милиции. Заклинило человека.
– Будем прощаться, Илья Матвеевич, – Фырнин поднялся. – Спасибо за кофе… Мы с вами еще увидимся.
– Звоните, приходите, всегда рад. А не поужинать ли нам сегодня вместе, Валентин Алексеевич?
– Прекрасная идея… Но давайте созвонимся ближе к вечеру. А? – это был отказ и Голдобов понял.
Выйдя из здания, Фырнин благодушно постоял на крыльце, щурясь на яркое солнце, медленно сошел по ступенькам и, чувствуя на себе взгляд из голдобовского кабинета, заранее зная, что за ним будут приглядывать, потоптался на площади, давая возможность назначенному человеку увидеть себя, чтоб не пришлось тому метаться и искать его.