— Да, — ответил Худолей.
— Еще одно, Аркаша... Убитая женщина, которую мы нашли в квартире Юшковой, в руке держала нож... За лезвие держала. Якобы из последних сил вырвала нож у убийцы.
— Так не бывает, — возразил Халандовский.
— Я знаю, — кивнул Пафнутьев. — Так вот, на ноже отпечатки пальцев Юшковой.
— Другими словами, Паша, кто-то пытается тебя убедить в том, что Юшкова зарезала подругу и сбежала... Я правильно понимаю суть происшедшего?
— Ты, Аркаша, всегда все понимаешь правильно.
— Ты в тупике, Паша?
— Тупиком это назвать нельзя.
— Но брать некого?
— Величковского вот взял.
— Он в самом деле плиточник?
— И неплохой.
— Когда освободишь, пришли ко мне. Я затеваю ремонт.
— Думаешь, освобожу?
— Конечно. Если он плиточник, то плиточник. А остальное шелуха. Она осыплется, как только в поле твоего внимания появятся настоящие преступники.
— Из всех, кого я перечислил...
— Они плохие люди, Паша, они очень плохие, их можно и должно осудить. Но я не уверен, что тебе удастся их посадить.
— Как же быть, я обещал Сысцову посадить его...
— Слово надо держать, Паша. Настоящий мужчина всегда должен держать свое слово.
— Но ты говорил...
— Я могу ошибаться! — гневно воскликнул Халандовский. — Я часто ошибаюсь. И в людях, и в событиях. Я в себе самом ошибаюсь. Иногда. Ты меня слушай, более того, прислушивайся, но верить мне... Не советую. Нельзя мне верить, Паша. Ненадежный я человек. Опять же с пристрастиями. С нездоровыми, порочными пристрастиями. — Халандовский бросил быстрый взгляд на настенные часы, потом взглянул на наручные и потянулся к бутылке, иней на которой слегка увял, не выдержав жаркого дыхания сидящих за столом мыслителей.
— Ты торопишься? — спросил Пафнутьев.
— Мы все торопимся.
— Куда?
— В одно место.
— Нас там ждут?
— Нет.
— Нам обрадуются?
— Вряд ли.
— Но мы все равно пойдем?
— Обязательно, Паша. Мы просто обязаны сходить сегодня в одно место и засвидетельствовать свое присутствие.
— Это нам ничем не грозит?
— Разве что потерей репутации.
— Тогда ладно, — легко согласился Пафнутьев. — Репутация — дело наживное. И потом, как говорят ученые, отрицательный результат — тоже результат. А я добавлю, что плохая репутация — тоже репутация. Это лучше, чем никакой.
— Ты мудреешь, Паша, с каждым тостом. Это радует. Теперь слушайте меня внимательно... Мы заканчиваем эту бутылку и уезжаем. Не потому, что кончились бутылки, вовсе нет, просто мы должны сегодня быть трезвыми как стеклышки.
Худолей бросил быстрый взгляд на две пустые бутылки и почтительно склонил голову.
— За победу, — Халандовский поднял бокал. — На всех фронтах!
— И без потерь, — добавил Худолей.
— Согласен, — кивнул Халандовский и, подойдя к окну, отодвинул штору. На улице была уже ночь — редкие ночные фонари, фары машин и ни единого прохожего.
— Не поздновато? — спросил Пафнутьев.
— В самый раз.
— Ничего, что я без оружия?
— Это даже лучше. Без оружия, Паша, ты свободен в своих поступках, решениях, ты можешь произносить любые слова и совершать легкомысленные деяния. С пистолетом ты скован, как бы порабощен. Несамостоятелен. За тебя думает пистолет. И ты подчиняешься ему. Даже не задумываясь, прав ли он. Потому что уверен — пистолет всегда прав. Я уже не говорю о тех непредвиденных обстоятельствах, когда кто-то другой обнаруживает у тебя пистолет. Это уже полный отпад, Паша.
— Почему?
— Это опасно — носить с собой пистолет.
— Опасно?
— Человек, обнаруживший у тебя пистолет, имеет нравственное право поступить с тобой как угодно плохо. Твой пистолет дает ему такое право. Ведь ты мог поступить с ним как угодно плохо, значит, и ему позволено.
— Когда мы выходим?
— Когда подъедет твой Андрей?
— Через десять минут.
— Значит, мы выходим через десять минут. Вызывай Андрея.
— Если время так ограничено, — раздумчиво проговорил Пафнутьев, — мы должны успеть выпить.
— Я уже подумал об этом, — сказал Халандовский, снова задергивая штору. — Стаканы полны, мясо в достатке, мы едины, и даже тост произнесен с худолеевским уточнением — за победу на всех фронтах без потерь! — Халандовский, не присаживаясь, взял свой стакан, чокнулся со всеми и выпил.
Пафнутьев уже набирал номер на мобильнике, вызывал Андрея, Худолей втискивался в свой плащ, Халандовский, сгребя со стола посуду и бутылки, унес все на кухню, а вернувшись с полотенцем, тщательно протер стол.
— Посудой можно было заняться позже, — пробормотал Пафнутьев.
— Нет и еще раз нет! — с неожиданной твердостью произнес Халандовский. — Стол всегда должен быть готов к твоему приходу, Паша! Даже если мы, выйдя на площадку, по каким-то причинам вернемся обратно, ты увидишь стол, готовый немедленно тебя принять, увидишь хозяина, готового снова накрыть этот прекрасный стол. Грязная посуда на столе — самое страшное, что вообще может быть в мире! — воскликнул Халандовский убежденно.
— Полностью с тобой согласен, — согласился Пафнутьев. — Только так и никак иначе.
— А ты, Худолей? — требовательно спросил Халандовский.
— Чистый стол — это чистый лист бумаги, на котором можно написать прекрасные стихи о любви к женщине, о мужской дружбе! — воскликнул Худолей.
— Сам придумал? — подозрительно спросил Пафнутьев.
— В календаре прочитал, — потупился Худолей.
Со двора донеслись гудки машины, приглушенные шторами, — приехал Андрей. Все быстро спустились вниз, вышли во двор. Мокрая машина с каплями на крыше и стеклах стояла у самого крыльца. Халандовский сел на переднее сиденье — ему предстояло показывать дорогу, Пафнутьев с Худолеем расположились сзади.
— Куда едем? — спросил Андрей, не оборачиваясь.
— Сегодня штурманом Халандовский, — ответил Пафнутьев. — Он скажет, куда, какой дорогой, с какой скоростью.
— Максимально разумной, — откликнулся Халандовский. — Значит, Андрюша... Со двора на проспект и направо. Нам предстоит очень важное дело, поэтому прошу не медлить.
— Намечается продолжение застолья? — усмехнулся Андрей, трогая машину с места.
На некоторое время в машине воцарилась тишина, поскольку слова Андрея были явно не в тон всему предыдущему разговору.