Торквей (Torquau). Английская Ривьера
«Дорогой дядюшка, Ваше письмо причинило мне боль. Я безутешна от того, что по своей безрассудности доставила Вам неприятности. Пожалуйста, простите меня! Если я не рассказала Вам о том, что наши планы изменились, то лишь потому, что знала — в этот раз Вы едете в Биарриц по причине нездоровья вашей ненаглядной супруги…»
Биарриц, октябрь
«Моя дорогая племянница,
хоть я и вправе сердиться на Вас, но мне недостает для этого мужества, несмотря на ужасные, тоскливые недели, на которые Вы обрекли меня здесь. За все это время у нас было едва ли четыре дня без дождя, шторма или урагана. Нельзя и носа высунуть за дверь, чтобы не промокнуть до костей. Море врывается повсюду, швыряет в окна молевой лес и совсем не позволяет нам плавать…
Знаете, Биарриц, в сущности, довольно унылое место. Рядом с Вами я быстро забывал или вовсе не замечал здешних неудобств, теперь же я „исцелился“ от своих заблуждений, ничего не осталось, кроме досады и скуки. Лишь сейчас я заметил, что у господина Gardere дурные вина, что у содовой — на самом деле металлический привкус, что питьевая вода несвежая, а льда нет вовсе; что все кровати слишком короткие, а постель затхлая. В нашем гроте полно воды и ила, наш „Утес Чаек“ изуродовали каменоломней; тамаринды вырубили, и на лугу, мокром, как губка, осталась только колючая трава. Вы же все это время живете в Вашем райском Torquay, и это после того, как отправили меня сюда, за 600 миль от дома, гулять по этому дурацкому побережью, чтобы под шквалистым ветром, под ливнями я потерял последние иллюзии, что в Биаррице человек может быть счастлив и радоваться и наслаждаться жизнью. Я искал источник молодости, а вместо этого постарел на десять лет, так что мне сейчас уже шестьдесят.
В это мгновенье дождь продолжается, море ревет; нет, пока я здесь, мне не удастся доказать Вам, что я образцовый и нежно преданный дядюшка…»
И тот же ливень, гром и молнии раскалывали в этот час ночное небо над побережьем Английской Ривьеры на юге Англии. Порывистый ветер, задувающий в окна курортного отеля, трепал гардины и пламя свечей в апартаментах князя Орлова. Сидя в своей спальне и читая письмо Бисмарка, Кэтти заливалась слезами, но вдруг порывисто вскочила, бросилась к своему гардеробу, судорожно набросила на себя суконную накидку.
Несколько минут спустя по пустому побережью Ривьеры, сквозь грозовой ливень мчалась одинокая карета, кучер настегивал взмыленных лошадей.
И вот уже карета подлетает к воротам церкви Святого Спасителя — средневековому церковному зданию XIV века. Кэтти с тяжелым мешочком в руке спрыгивает в глубокую лужу и под проливным дождем отчаянно стучит в ворота.
Громадный священник в дерюжной рясе с капюшоном выходит из кирпичного домика, стоящего позади церкви, пересекает церковный двор и подходит к воротам.
— Who is there?
— Пожалуйста, откройте! Умоляю! — по-английски отвечает ему Кэтти.
— Ночь. Церковь закрыта.
— Святой отец, исповедаться! Пожалуйста!
— Утром приходите, — говорит священник и хочет уйти.
— До утра я повешусь! Пожалуйста!
Святой отец нехотя отодвигает скрипучие засовы и чуть приоткрывает калитку.
— Ты иностранка?
Кэтти тут же просовывает в щель свой тяжелый мешочек.
— Святой отец, это на церковь, золото!
Священник берет мешочек и открывает калитку.
Спустя несколько минут в сводчатом помещении часовни, освещенной одной свечой и увешанной старинными иконами, промокшая Кэтти стоит на коленях на неровном каменном полу. Священник возвышается над ней.
— Исповедуется раба божья… — эхо разносит его слова по часовне. — Как звать?
Кэтти трясется от страха и холода:
— Е-е-екатерина…
— Исповедуется раба божья Екатерина. Говори, как пред Господом. В чем грехи твои?
Кэтти смотрит на иконы и трепещет — лики святых совсем рядом и смотрят ей прямо в глаза!
От страха и холода у Кэтти трясутся губы, она не может произнести и слова.
— Слушаю тебя, дитя мое! — требует святой отец. — Говори, Бог милостив!
— Г-господи, — заикается Кэтти, — я з-замужем, а л-люблю д-другого, ж-женатого… Избави от искушения, Господи!
Но священник беспощаден:
— Прелюбодействовали?
Кэтти смотрит в глаза Иисусу Христу и говорит через силу, тихо:
— Д-да…
— Дети есть? — пытает священник.
— У меня нет…
— Давно замужем?
— П-пятый год… бездетна… — говорит Кэтти Иисусу Христу и плачет: — Господи, дай ребеночка!
— Разве не понимаешь? — сурово произносит святой отец. — Бездетна за свои прелюбодейства. Откажись от греха, и Господь даст тебе детей.
Кэтти, воспряв духом, поднимает на него глаза:
— Правда, святой отец?
Он повышает голос:
— Ты в Господе сомневаешься?
А в это же время и тем же маршрутом по побережью, сквозь ливень и грозу, мчится одинокий всадник — князь Орлов. В белой ночной рубахе, поводья держит одной рукой, но что есть сил пришпоривает коня и подлетает к карете, стоящей у ворот церкви Святого Спасителя.
— Где она?! — кричит он кучеру.
Кучер кивает на приоткрытую калитку.
— Кто тебе разрешил ехать в ночь?
— Княгиня приказала…
Князь Орлов спрыгивает с коня, бросает кучеру поводья и заходит в калитку.
В темном зале часовни, у амвона, освещенного все той же одной свечой, священник осеняет Кэтти крестом и читает над ней молитву всепрощенья:
— May God, the Father of all mercies, Who through the death and resurrection of His Son has reconciled the world to Himself and sent the Holy Spirit for the remission of sins, through the ministry of Church grant you pardon and peace. And I absolve you from your sins in the name of the Father, and of the Son, and of the Holy Spirit… [4]
Князь Орлов издали наблюдает за женой.
Священник подносит Екатерине крест:
— Теперь целуй крест и молись Господу за рождение детей.
Огромный летний дворец Villa Eugenie, построенный Наполеоном III в виде буквы «Е», первой буквы в имени его жены Евгении Монтихо, стоял над морем на высоком каменистом холме. Внизу пенистые волны разбивались о невысокие зубчатые скалы и, уже затихая, подкатывали к двум широким серповидным пляжам слева и справа от дворца.