Однако вместо заведующего продавщица вдруг поставила на прилавок табличку «ПЕРЕРЫВ» и продолжила свою болтовню.
— Потрясающе! — сказал Рубинчик. — Девять утра, люди стоят в очереди, а у нее перерыв! Но ничего! Сейчас я…
И он уже шагнул искать заведующего магазина, как вдруг из той самой очереди, за которую он так активно вступился, раздался громкий мужской голос:
— Не нравится — езжай в свой Израиль!
Рубинчик в изумлении повернулся. Половина очереди, двадцать, если не больше, мужчин и женщин, стоявших вдоль стены и прилавка в ожидании персиков, смотрела на него с откровенной ненавистью.
— Очередь ему наша не подходит! — сказала какая-то тетка.
— Умный больно! Книжки наизусть шпарит! — прозвучало с другого конца.
— Гитлер их не дорезал…
— Ничего, арабы дорежут!
Рубинчик в ужасе озирался по сторонам, словно зверь, загнанный егерями в кольцо красных флажков.
Со всех сторон на него смотрели злые, враждебные лица. А вторая половина очереди индифферентно прикрылась газетами и журналами, делая вид, что ничего не слышит.
«Если люди их страны видят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей, они говорят: «Этот более всего достоин служить нашему господу». И они берут его, накладывают ему на шею веревку и вешают на дерево…»
Рубинчик повернулся и, чувствуя гул в затылке и в ушах, слепо вышел из магазина к своему «Москвичу». Долой! Все — долой! Ну их к еб… матери со всеми их персиками и дивами! Рабы! Да, он уедет из этой страны, он увезет отсюда своих детей, а эти гнусные рабы КПСС пусть стоят тут в очередях и терпят своих наглых продавщиц и свой хамский режим — они его заслужили!
Он плюхнулся за руль и нервно завел мотор. Чья-то фигура мелькнула перед капотом, он автоматически нажал на тормоз.
— Подождите! — возникло в боковом окне юное лицо его соседки по очереди. — Стойте! Я слышала, что они вам сказали. Это мерзко. Пожалуйста, извините нас.
— Вы тут ни при чем! — резко ответил он.
— При чем. Я тоже русская. Но не в этом дело. Вы не расстраивайтесь! Просто не обращайте внимания, пожалуйста! Удачи вам!
Она вернулась на тротуар и быстро пошла прочь, в сторону метро, держа под мышкой том Валишеского, наклонив голову вперед и уже стесняясь, наверно, своего порыва.
Он смотрел ей вслед, не трогая машину. Она уходила от него. Уходила. Утренний ветер облепил ее фигуру серым платьем-балахоном, разом очертив грудь и плавный изгиб высоких бедер.
Он отпустил сцепление, дал газ и догнал ее на углу, у перехода. Здесь выскочил из машины и, невзирая на возмущенные гудки за спиной, шагнул к тротуару, крикнул:
— Девушка!
Она оглянулась.
— Идите сюда! — позвал он. — Я подвезу вас.
Она отрицательно покачала головой, но тут длинный милицейский свисток прервал их разговор, это постовой-орудовец шел к ним с перекрестка, недвусмысленно доставая из кармана книжку со штрафными квитанциями.
— Быстрей! — сказал ей Рубинчик, открывая правую дверь машины. — А то меня оштрафуют!
Она быстро села в машину, но верзила-орудовец уже стоял перед капотом.
— Штраф будем платить или как? — сказал он сурово.
Рубинчик вытащил из кармана пиджака красное удостоверение.
— «Рабочая газета», старшина, — сказал он орудовцу.
— Но нельзя ж по тротуарам ездить! — укорил его орудовец, тут же теряя свою суровость. — Между прочим, пора написать, чтобы нам летнюю форму сделали. А то преем в этой кирзухе!
— Заметано, старшина! Заходи в редакцию — напишем!
— Ладно, езжай!
Рубинчик тронул машину, спросил у девушки:
— Вам куда?
Она улыбнулась:
— Нет, мне далеко, я сейчас выйду. Я просто села, чтобы вас от штрафа спасти.
В ее лице было столько простоты и обаяния, что у Рубинчика подвело диафрагму.
— Что значит далеко? — сказал он. — Нью-Йорк? Париж? Токио?
— Почти. Кусково, — улыбнулась она и показала на автобусную остановку. — Тут остановите, я на автобусе.
Но Рубинчик, не слушая, уже свернул на шоссе Энтузиастов и дал газ.
— Куда вы? — испугалась девушка.
— В Кусково. Вы где там работаете?
Она посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, но он сделал вид, что не замечает этого.
— Зачем вы это делаете? — спросила она негромко.
— Что именно?
— Везете меня.
— А! Вы думаете, что я еврейский Казанова, буду к вам приставать, просить номер телефона. А я — нет, не буду. Это у меня просто хобби такое — всех студенток истфака катаю по Москве. Ну, а если серьезно, то вы мне просто день спасли. Иначе я б сегодня не знаю что сделал, в запой бы ушел!
— Вы журналист?
— Нет, кочегар.
— Я серьезно…
— И я серьезно. По-вашему, евреи не бывают кочегарами?
— Но вы показали милиционеру удостоверение «Рабочей газеты». Я видела.
— Это старое. Я когда-то там работал, действительно. Но потом меня уволили за пьянство. Ну вот, вы опять не верите! Еврей — кочегар, да еще пьяница — это, конечно, невероятно. Но мы, между прочим, как раз проезжаем мимо моей работы. Вот в этом доме, в кочегарке Института гляциологии, я тружусь по ночам. С девяти вечера до девяти утра. Работа — не бей лежачего. А вы? Впрочем, стоп! Сейчас мы подумаем. Что общего между поляком Валишевским, русским императором Петром Первым и подмосковным районом Кусково?
Она улыбнулась:
— Граф Шереметев.
— Совершенно верно! — сказал он. — Вы проходите летнюю практику в музее-дворце графа Шереметьева «Кусково». И тайно пользуетесь музейной библиотекой, хотя выносить книги за пределы музея категорически запрещено. По уголовному кодексу за злоупотребление служебным положением вам полагается шесть месяцев принудительных работ. Что вы скажете в свое оправдание?
— Что вы опасный человек.
— Раз. Что еще?
— Что вы тоже злоупотребляете служебным положением, да еще бывшим.
— Два. Дальше.
— Больше я не знаю.
— Плохая защита! Но, учитывая вашу молодость и — самое главное — любовь к российской истории, суд вас прощает. Смотрите, это четвертый хлебный фургон, который попался нам навстречу. Знаете, в сталинское время в таких хлебных фургонах по Москве возили арестованных «врагов народа», а людям, которые, как мы с вами, гуляли по улицам, и в голову не приходило, что в них могут быть их арестованные родственники и друзья. Кстати, если вы интересуетесь Петром Великим, то читать надо не Валишевского, а письма и бумаги самого Петра в архиве князя Куракина, где комментарии и примечания интереснее самого текста. Правда, этих книг нет в наших библиотеках.