— Ну и? — Гордеев подумал, что не такой уж Степанюк рядовой «бык», по крайней мере, уровень жизни у него, кажется, весьма приличный.
— Ну что? Рассказал что и как. Только говорить было очень тяжело, лоб весь в испарине, в общем, выдавил из себя, что помираю и что вызвал «скорую». А! Сказал еще, что завещание переписал — в пользу младшего братана. Это у нас вроде семейного прикола. Вот… Самое странное, что «скорая» приехала очень быстро. В жизни так не бывает — только в кино. А тут вот на тебе! Дверь я на всякий случай заранее открыл: а ну как, думаю, сознание потеряю? А у меня дверь конкретная, бронированная, знакомые пацаны делали — на совесть. Ее только вместе с квартирой взорвать можно… В общем, прилег опять на свой диванчик любимый, лежу, натурально помираю, думаю: а что, если в последний раз тут лежу… тут — бац! — врачи и заходят. Как только они появились, все — в глазах потемнело, и я почти отрубился.
— Потеряли сознание?
— Типа того — я так решил, но потом — не, чувствую, доктор, молодой такой мужик, здоровый, перевернул меня сам (это мои-то сто двадцать килограмм, а?!) на спину — и давай брюхо щупать. Спрашивает что-то, и голос такой успокаивающий, я начал понемногу в себя приходить. Тут больно? А тут? А здесь? А как больно? Так, по-свойски очень. Но не нагло. Классный мужик, короче, сразу видно. Не суетился, дело знал. В общем, мне стало гораздо лучше, ну и не я первый, не я последний — пошел на попятную, говорю ему: спасибо, доктор, все прошло уже. А он говорит: нет, так нельзя, а вдруг этот, как его…
— Аппендицит?
— Ну да. Настоял, короче. Поехали, говорит, тут недалеко.
— Секундочку, — попросил Гордеев. — Доктор «скорой» — это Великанов?
— Ну ясен перец! — подтвердил Степанюк. — Короче, вывели меня, скрюченного, под руки, положили на кушетку в «Газель» — в «скорую» в смысле — и стали выезжать из двора. Да только не выехали…
— Почему?
— Вдруг слышу дикий грохот, все сотрясается — я падаю с этой чертовой кушетки, матерюсь, и из кабины тоже слышу сплошной мат-перемат. Но вроде не доктор ругается, кто-то еще, шофер наверно. Смотрю через перегородку — ну, блин, дела! На выезде из двора, в арке, в нашу «скорую» лоб в лоб въехала моя любимая жена, пребывающая в волнении от моего звонка и задвинувшая свой вонючий салон…
Гордеев оценил этот высокий штиль: «пребывающая в волнении»…
— Значит, вылезает она из своего «фордешника»…
— У нее «форд»?
— Ну да. Был.
— Почему?
— Так я ж рассказываю, — возмутился Степанюк, — а вы не даете! Я же рассказываю, зачем перебивать, это… как это говорится… некорректно, да?
— Извините, больше не буду перебивать, — пообещал Гордеев.
— Ладно, посмотрим. У нее подушки безопасности надулись, антифриз растекается лужей по земле. Ну мне не до этого, я потом обливаюсь — снова брюхо прихватило. Вылезаю на полусогнутых из этой гребаной «Газели», делаю жене ручкой. Великанов этот чешет репу, хочет в диспетчерскую звонить. Я говорю: не надо, чего тянуть, тут еще моя машина есть — вот стоит. У меня тоже «форд», джип «форд-экспедишн», двести тридцать лошадок. Зверь, а не тачка. Ну любим мы «форды», короче, ясно? Я говорю доктору: поведешь? «Без проблем, — говорит. — Только сейчас позвоню девушке своей».
— Девушке? — заинтересовался Гордеев.
— Ну да.
— И позвонил?
— Позвонил. О встрече, кажется, договаривался. Ха! Он, кстати, лоб здорово разбил, когда жена врезалась. Значит, оставляем водилу «скорой» и мою жену — пусть вызывают ГИБДД, и с этим Великановым садимся в мой «форд-экспедишн»…
— Стоп, — не утерпел-таки Гордеев. — А почему водитель остался, а не сел за руль?
— А, я забыл сказать! Он руку сломал.
— О господи, — покачал головой Гордеев, хотя знал об этом.
— Это только начало, — пообещал Степанюк. — Садимся в машину, едем в больницу, доктор мне так обнадеживающе говорит: «Ненавижу аппендициты». Я перебздел, честно говоря, спрашиваю почему. Он отвечает, что вроде фигня фигней, а вечно с ними мороки немерено. Надо их в детстве вырезать. Значит, едем, картинка что надо: я корчусь от боли, и у доктора вся морда в крови. Но, на удивление, без приключений доезжаем до больницы, все-таки недалеко было, хотя могли еще быстрее поехать, просто доктор немного напутал. Вот. В больнице он посадил меня в каком-то коридоре и убежал по своим делам. Я и сижу, жду, а там, страшно сказать, — здоровенная очередь из корчащегося народа. И за это время у меня вообще вся боль проходит! Ну то есть вообще!
— Поздравляю.
— Это давно было, — напомнил Степанюк. — Плевать уже. Живот-то прошел, но зато! Начинает болеть рука, которую я, как оказалось позже, вывихнул, свалившись с кушетки в «скорой», когда в нее жена врезалась.
Гордеев вздохнул. В другой ситуации он бы расхохотался, но сейчас ему начало казаться, что этой истории не будет конца.
— …В общем, когда дошла моя очередь, меня обязали остаться в больнице на сутки, дабы не повторился приступ, который был вроде расценен как какой-то спазм, но, может, и аппендицит. Великанов на этом как раз и настоял. Оказывается, он звонил справиться обо мне. Вот такой вот мужик.
— Хороший мужик, — серьезно подтвердил Гордеев.
— А я что говорю? Лежу я, значит, в больничке, врачи уже больше интересуются вывихнутой рукой, чем животом. Часа через четыре приезжает грустная жена. Начинает меня утешать: мол, тачку починим и все такое. И мою, и твою. «Какую еще „мою“, — говорю. — Сбрендила, дура?!» — «Так ты ведь, бедненький, наверное, когда ехал сам, тогда и свою разбил, она ж у больнички стоит с боком протараненным, и зеркало висит на проводе». Короче, пока я лечился, моему стоящему на обочине джипу какой-то грузовик продрал весь бок — двери порвало насквозь, блин!!!
— Сочувствую.
— Да ладно, это давно было, — отмахнулся Степанюк, хотя явно переживал все заново. — И, конечно, уехал. И что же я имел в результате? Из-за того что накануне вечером плотно пожрал жареной картошки с салом, с утра случился какой-то заворот кишок, а потом — две разбитые буквально в хлам машины. Ну и вывихнутая рука, конечно.
— Скажите, Степанюк, — сказал Гордеев, — это все, конечно, очень интересно, но меня интересует только одна вещь. Когда вы ехали в больницу, вы останавливались где-нибудь?
Степанюк помотал головой.
— Точно? Ведь уже много времени прошло, вы могли забыть.
— Да вы что! У меня весь этот день перед глазами стоит как замедленное кино! Еще и поехали дурацкой дорогой, могли время сэкономить, а вышло на четверть часа дольше.
— Вот как? — заинтересовался Гордеев. — Почему так случилось?
— Я уже говорил: потому что доктор правильной дороги не знал. Ну он же доктор, а не водила — у меня к нему претензий никаких. Тем более что он, вообще, теперь свой братан фактически — по первой ходке отдувается.