«У Кости зазвучал сарказм, — отметил Турецкий, — интересно, на чем они остановятся?»
— Так сегодня с утра проводился следственный эксперимент, и Плетнев был там, на месте совершения преступления…
— Я в курсе. Все доказательства, насколько я в курсе, рассыпались в пух и прах? И доказательная база вашего следователя оказалась ничтожной?
— Я еще не знаю результатов, сейчас вызову и потребую объяснений, Константин Дмитриевич. Но думаю, что ваши указания выполнены.
— А вы все же проверьте. И вообще, мне представляется, что если и дальше в таком виде будет продолжаться расследование, у вас может появится необходимость поставить вопрос о неполном служебном соответствии упомянутого следователя, вам не кажется, Георгий Авдеевич?
— Я обещаю вам немедленно проверить.
— Очень хорошо. И, кстати, если не затруднит, поставьте меня в известность. Всего вам хорошего. — Меркулов аккуратно положил трубку на место и посмотрел на Турецкого: — Ну, доволен?
— А чем я должен быть доволен? Тем, что никто ни хрена не делает, не проверяет, а на указание замгенпрокурора, как прозвучало, спокойненько себе кладет и в ус не дует? Интересная постановка вопроса. Да если б мы в «Глории» у себя так работали, мы бы давно с голоду передохли, ни один клиент к нам не пришел бы за помощью… Извини, Костя, за резкость, но мне придется вызвать Юрку, напечатать бумажку, что выступаю в качестве его помощника, и ехать в следственную часть, чтобы собственной логикой «гвоздить» Никишина, на которого нет власти даже его начальства. Дожили! И ты хочешь, чтоб я возвращался?! Побойся Бога, Костя. Ладно, поговорили, пойду…
Турецкий поднялся и одним движением смел со стола все бумаги в свою раскрытую папку.
— Так что же делать с Васей? — задумался вдруг Меркулов и рукой показал: посиди, мол, еще, видишь, не все обсудили. Турецкий упрямо вздохнув, присел.
— Что делать? Ждать и искать. Кое-что уже имеем. Соседка, которая видела похитителя, сейчас у Петра Щеткина в МУРе, они пытаются создать фоторобот. Знаем машину, черная «восьмерка», довольно потрепанная. Известны цифры номера, а порядок их — нет. Может, кто-то вспомнит: Мила или та тетка. Эта же машина, вероятно, следила и за Милой, когда она с Васькой в школу ходила. Ну, есть и у похитителя некоторые характерные для уголовника приметы. Татуировка там, костюм серый… Проверяем по картотекам, кто недавно вышел на волю, может быть, так удастся вычислить. Антон своего личного врага вспомнить так и не смог, я разговаривал с ним наедине во время этого дурацкого следственного эксперимента. Но понял достаточно ясно только одно: Никишин ничего не будет расследовать, он с удовольствием готов переложить его на наши плечи, а сам станет наблюдать и путаться под ногами до тех пор, пока не появится ясность. И вот тут он проявит недюжинные способности, чтобы заявить, что следствие проведено лично им. Ну, и получить, вероятно, очередную благодарность от прокурора. А я, видишь ли, этого не хочу. Не из упрямства, мне дело важнее, а по той причине, что такая мразь не должна командовать парадом. Не исключено, что я его крепко подставлю, есть такое желание.
— Ну, Саня, это ж ни в какие ворота!
— А я не в футбол играю. У меня свой план есть, и никого в него посвящать не собираюсь, вот так. Будете мешать, сами доставайте Антона.
— Саня, я тебя убедительно прошу, ты — не очень, а то я знаю твои методы.
— Пока мои методы приносили только удачу. Хотя и не согласовывались с некоторыми убеждениями, ничего не поделаешь, всем мил не будешь.
— Я говорю исключительно о законности! — строго сказал Меркулов.
— Ага, я так и понимаю. Вот днями Антон со Щербаком «кололи» двух несостоявшихся убийц. Ты читал, — он стукнул по своей папке, — все нормально?
— Да, какие возражения?
— Но ты ж не можешь знать, что эти два подонка категорически отказывались говорить. До определенного момента, а потом «запели» хором. И, смею тебя уверить, что в аудиозаписи не имеется ни одного крика или стона. И когда те попробуют в суде заявить, что давали свои признания под давлением, им никто не поверит: слушайте, господа, аудиозапись. Спокойные голоса, нормальные вопросы, нормальные ответы, никто не повышает тона. Вот так надо работать, Костя, а не оглядываться без конца. Ну, ладно, мне все это надоело, я пошел работать. Пока.
— О, господи! — только и мог в ответ выдохнуть со стоном Константин Дмитриевич.
А Турецкий, выйдя из Генеральной прокуратуры, позвонил Гордееву.
— Юрка, ты можешь срочно подскочить к нам на Неглинку? Я сейчас иду в агентство из Генеральной, покажу тебе новые материалы, расскажу о предпринятых Костей мерах, — он хмыкнул, — да и двинем, как говорится, с богом, в узилище скорби?
— А что Костя?
— Полный раздрай… А еще ему и хочется, и колется. И чтоб правда была нетронутой, и чтоб все сделано сугубо по закону, типа, не изволите ли подумать об том, как бы нам с вами — того?..
— Хорошее слово вспомнил. Значение-то знаешь?
— Ну а как же, лес рубят — щепки летят.
— М-да… — Гордеев невесело засмеялся. — Я все понял, через полчаса буду у вас.
* * *
Возвращение Плетнева в камеру не прошло незамеченным. Когда он вошел и, кивнув всем, отправился на свое место, чтобы присесть, из угла ему махнул рукой Рябой, призывая подойти.
Плетнев подошел, сел на предложенное место рядом с паханом. Достал из кармана белую пачку сигарет «Давидофф», которую дал ему Турецкий, и положил рядом с Рябым. Тот спокойно убрал сигареты в свою тумбочку. Подчеркнуто внимательно уставился на Антона, пожевал губами, словно не зная, с чего начать. Потом достал клочок бумаги, свернутый в трубочку.
— На. И верни потом.
Антон развернул, прочитал первые слова, и голова его словно окунулась в густой и вязкий, удушливый туман. Буквы, написанные коряво, поплыли перед глазами. Но он взял себя в руки и дочитал-таки слова, составленные из мелких, отдельно стоящих буковок, до конца.
«Плетнев сука, — гласил текст, — все равно бушь сидеть за тебя расплата твой сынок и твоя телка медленно расплата падла ты меня жизнь бушь помнить»…
— Давно пришла? — с трудом произнес Антон.
— Недавно… — неохотно ответил Рябой. — За что это тебя так?
— Если б я знал…
— Серьезные люди передали.
— Серьезные, говоришь? Где Вахтанг? Или, я смотрю, при его имени у вас сразу языки в жопах? С шилом ходить умеете, а как по правде, так сразу: «серьезные люди». Где ж ваши законы? Предъява — где? Эта вот безграмотная херня? Кто это? Что он может мне предъявить?
— Ты горло-то не надрывай, — хмуро посоветовал Рябой. — Меня твои заботы на воле не касаются, велено передать, я и передал, а ты думай, кому по гроб жизни обязан.
— Ладно, подумаю. Может, отдашь? Тебе-то зачем? А я его найду, когда выйду отсюда, и он у меня съест ее, вместе с собственными пальцами, которыми писал…