Они все трое ждали звонка из штаба группы «Центр», который должен был внести ясность в вопрос о действии полка «Бранденбург» после вступления германских войск на территорию Украины, а также о взаимодействии при этом абвера и СД.
— Как известно и то, что к этому делу был подключен американский резидент абвера на Западном побережье США некий Янке, который затем стал экспертом по разведке и шпионажу у заместителя фюрера Рудольфа Гесса.
— Вы считаете, — взъярился Гредер, — что подключение к операции этого «китайского гробовщика» Янке [17] каким-то образом помогло комиссии? Или хотя бы потенциально способно было помочь?
— Занятие, которое он себе избрал, может быть, не самое уважаемое в этом мире, — возразил генерал Роттен. — Но, во-первых, оно долгое время служило ему надежным прикрытием, а во-вторых, он — из тех немногих агентов абвера, которые не только не выклянчивали у Берлина все новые и новые суммы денег, но и сами способны были содержать как минимум половину германской агентуры в США.
— И что плохого в том, что он, Янке, так старательно заботился о похоронах китайцев? — иронически заметил Штубер. — Правда, если бы с таким же успехом он заботился о том, чтобы «красных» китайцев становилось как можно меньше, тогда это могло бы навести на более основательные размышления. Тем не менее известно, что именно благодаря Янке и его агентуре удалось отработать несколько вариантов версий, которые, после тщательной проработки, отпали сами собой.
Гредер недовольно покряхтел, ему явно не нравилось, что Штубер затеял разговор о гибели «Гинденбурга», но в то же время стремился понять, почему фюрер решил возобновить расследование. Именно поэтому, выждав несколько мгновений, во время которых взоры всей троицы были примиряюще обращены на телефонный аппарат, Гредер все же вынужден был вернуться к этой в высшей степени неприятной для него теме. Потому что завтра Штубер мог исчезнуть где-то на бескрайних просторах украинского Подолья, причем исчезнуть навсегда, и тогда ему, Гредеру, придется искать объяснения через другие источники, пока что ему неведомые. А делать это, находясь здесь, в Бессарабии, причем не привлекая особого внимания к своему интересу, было сложно и даже рискованно.
— Так все же, господин барон, вам известны мотивы, побудившие фюрера вернуться к проблеме гибели дирижабля, при том, что в свое время он решил это дело закрыть.
— Видите ли, осталась неотвергнутой главная и наиболее неприятная для фюрера и Геринга версия — что якобы дирижабль «Гинденбург» был заминирован то ли абвером, то ли СД еще в Германии и взрывчатка была оснащена часовым механизмом. Расчет якобы был на то…
— Что за бред?! — возмутился Гредер, однако, не обращая внимания на его реакцию, Штубер продолжал:
— Так вот, наши секретные службы якобы рассчитывали, что этот гигант взорвется только тогда, когда окажется заякоренным на американской авиабазе Лейкхерст, и уже под охраной американских контрразведчиков и полицейских. Таким образом, нам, дескать, удалось бы и разнести половину американской авиабазы, и обвинить американцев, точнее, американских коммунистов, в террористической акции по отношению к «Гинденбургу».
— Но такие операции не совершаются без согласия высшего командования и высшего руководства страны! — вновь вспыхнул Гредер, понимая, что разговор принимает для него очень неприятный оборот. В конце концов, именно он отвечал за безопасность супер-дирижабля. И получается, что не без его ведома кто-то заминировал «Гинденбурга».
— Вот фюрер и хотел бы убедиться, что в стране не нашлось человека, который бы рискнул совершить подобный акт террористического безумия без его, фюрера, личного согласия. Понимаете, штандартенфюрер, он просто жаждет, чтобы его в этом убедили. Он хочет быть уверен, что такого не было и быть не могло. Но пока сомнения остаются. А ведь сейчас уже речь идет не столько о престиже Германии и ее дирижаблестроителей, сколько о верности фюреру, об управляемости наших спецслужб и их подконтрольности.
— Кроме того, — вновь вмешался в разговор генерал-майор от абвера Роттен, подтверждая тем самым, что знает об этом деле значительно больше, нежели можно судить по его внешне безучастному молчанию, — не следует забывать об уязвленном самолюбии генерального конструктора «Гинденбурга» Гуго Экнера, который, если бы не трагическая гибель его супер-дирижабля, сейчас был бы ведущим и непревзойденным дирижаблестроителем мира. И, вполне возможно, стоял бы во главе гигантского дирижаблестроительного концерна. Тем более что стало известно: пытаясь обезопасить Москву от налета нашей авиации, русские принялись активно использовать дирижабли, заполняя ими значительную часть воздушного пространства, особенно в центре столицы. А ведь из-за досадной и совершенно необъяснимой гибели «Гинденбурга» Германия свернула производство [18] еще нескольких подобных гигантов, которые могли бы сегодня успешно конкурировать с пассажирской и транспортной авиацией и даже с морским флотом.
— Но именно поэтому, — подался к нему через стол Гредер, — дирижабль «Гинденбург» был опасен для многих промышленников, связанных с традиционным самолетостроением. Кстати, замечу, что весьма скептически относился к нему и сам Геринг, не говоря уже о его ближайшем окружении…
— То есть, вы хотите сказать, — угрожающе понизил тон генерал Роттен, — что в гибели «Гинденбурга» могли быть заинтересованы люди из окружения Геринга? Потому что дирижаблестроение отвлекало те средства, которые должны были идти на развитие традиционной авиации и, в частности, бомбардировщиков?
— Вот этого я никогда не говорил! — резко отмахнулся от него Гредер. — А если нечто подобное и сказал, то не для того, чтобы навеять подозрение на Геринга и его людей, — понял свою оплошность штандартенфюрер. — Но есть факты, которые мы не можем игнорировать. И суть не в том, что развитие дирижаблей в корне могло изменить отношение к развитию традиционного самолетостроения и в целом к обычной авиации. Конструктор «Гинденбурга» Гуго Экнер, которого я имею удовольствие знать лично, даже не скрывал своих амбициозных планов по отношению к переориентации наших авиасил, в том числе и военных.
— А надо было бы скрывать, — проворчал Штубер, но, перехватив испепеляющий взгляд Гредера, слегка склонил голову, — прошу прощения, штандартенфюрер, но… законы секретности… Когда их нарушают, происходит то, что, собственно, и произошло 6 мая 1937 года на окраине Нью-Йорка, в аэропорту Лейкхерст, в присутствии американских журналистов, 248‑ми человек «причальной команды» и нескольких сотен зевак. Кстати, вы были тем офицером, который встретился с капитаном «Гинденбурга» Максом Пруссом, после того как его, со страшными ожогами, вынесли на носилках из останков пассажирской гондолы «Гинденбурга». Мне приходилось слышать несколько версий того, каковыми были его последние слова, прежде чем он скончался в госпитале.