— Нет.
Он стал наливать, но остановился.
— Прости, как ты сказал?
Я пожал плечами:
— Не верю. Уж извини. Ты наливай.
Он долил и приложился к горлышку бутылки.
— Сам укокошил Корвина Орла выстрелом в затылок и не веришь в целесообразность смертной казни?
— Мне кажется, у общества нет на это права, и оно не всегда располагает необходимыми сведениями. Пусть оно мне сначала докажет, что в состоянии эффективно строить дороги, тогда я позволю ему решать, кому жить, кому умирать.
— И все же: ты вчера казнил человека.
— Если подходить формально, он касался рукой оружия. И кроме того, я ведь — не общество.
— Какое это на хрен имеет значение?
Я пожал плечами:
— Себе я доверяю. Мои действия позволяют мне жить. А обществу не доверяю.
— Потому ты и частный детектив, Патрик. Одинокий рыцарь и все такое.
Я покачал головой:
— Да плюнь ты на это.
Он снова засмеялся.
— Я частный детектив, потому что, может, у меня зависимость от великого Что Будет Дальше. Может, я хочу знать, как все обстоит на самом деле без прикрас. Это не делает меня хорошим парнем, но я ненавижу, когда что-то скрывают и притворяются не тем, что есть на самом деле.
Он поднял бутылку, и я своим стаканчиком ткнул ей в бок.
— Что, если кто-то притворяется кем-то, потому что общество считает, что так надо, а на самом деле он — кто-то совсем другой, потому что сам считает, что так надо?
Я выпил и покрутил головой.
— Слушай, повтори, пожалуйста. — Я встал и почувствовал, как плохо держусь на ногах. Потом подошел к детской лесенке напротив качелей и уселся на верхней ступеньке.
— Если общество не работает, то как же живем в нем мы, предположительно честные люди?
— На грани, — сказал я.
Он кивнул:
— Вот именно. И все же мы должны жить с таким обществом, иначе мы что?.. Гребаное народное ополчение, ребята в камуфляжных штанах, которые сволочатся насчет налогов, а сами разъезжают по дорогам, построенным правительством, так?
— Наверное.
Он встал, покачнулся, ухватился за цепь, на которой было подвешено сиденье и, вися на ней, отклонился в темноту за качелями.
— Я однажды одному парню улику подкинул.
— Как-как?
Вися на цепи, он снова выплыл на освещенное место.
— Правда. Мерзавца звали Карлтон Волк. Насиловал шлюх месяцами. Месяц за месяцем. Один-два сводника пыталась его остановить, но он их завалил. Карлтон был псих, черный пояс, тип из тюремной качалки. Разговаривать с таким человеком бесполезно. И вот звонит мне наш общий друг Рей Ликански и посвящает во все детали. Скелет Рей, я так полагаю, сам запал на одну из этих шлюх. Как бы то ни было. В общем, я знаю, что Карлтон Волк насилует шлюх, но кто даст против него показания? Даже если бы девчонки захотели свидетельствовать против него, а они не хотели, кто же им поверит? Шлюха, которая жалуется на изнасилование, с точки зрения большинства людей — просто шутит. Это все равно что труп на тот свет отправить. Это, по общему мнению, просто невозможно. Итак, я знаю, что Карлтон, уже отбывший два срока, выходит на свободу, но остается под надзором. Подкидываю ему в багажник унцию героина и две пушки, разрешения на них ни у кого не было. Запятил все это под запаску, туда, где он никогда бы не нашел. Прилепил наклейку инспектора с истекшим сроком на номерной знак, поверх годной. Кто смотрит на свои номера, пока не пора продлевать срок действия лицензии? — Он снова, откачнувшись, ненадолго скрылся в темноте. — Через две недели Карлтона останавливают из-за просроченной наклейки, точка зрения полиции понятна, и так далее, и тому подобное. Короче говоря, его сажают в третий раз на двадцать лет без права на условно-досрочное освобождение.
Я подождал, пока он снова выплывет на свет, и тогда сказал:
— Думаешь, правильно поступил?
Он пожал плечами:
— Для шлюх — да.
— Но…
— В подобных историях всегда бывает это «но», верно? — Он вздохнул. — Но такой парень, как Карлтон, и в тюрьме процветает. Наверное, теперь перетрахает больше молодых ребят, получивших сроки за кражи со взломом и мелкую торговлю наркотиками, чем изнасиловал бы шлюх. Принес ли пользу мой поступок людям вообще? Скорее всего, нет. Принес он пользу нескольким шлюхам, на которых всем наплевать? Может быть.
— Если б сложилась подобная ситуация, ты бы снова так поступил?
— Патрик, позволь тебя спросить: что бы ты сделал с таким типом, как Карлтон?
— Мы опять возвращаемся к вопросу целесообразности смертной казни, да?
— Вопрос к тебе лично, — сказал он, — общество тут ни при чем. Если б у меня хватило мужества прикончить Волка, никого бы больше не насиловали. Тут никаких полутонов. Только черное и белое.
— Но тогда этих ребят в тюрьме все равно насиловал бы кто-нибудь другой.
Он кивнул:
— Каждое решение имеет свои недостатки.
Я отхлебнул рома и заметил одинокую звезду, плывущую над редкими ночными облаками и городским смогом.
— Пока я стоял над этим детским телом, — сказал я, — что-то во мне оборвалось. Стало все равно, что будет со мной, с моей жизнью, со всем остальным. Хотелось только… — Я выставил вперед руки.
— Равновесия.
Я кивнул.
— Поэтому, пока этот гад стоял на коленях, ты ему вставил заглушку в затылок.
Я снова кивнул.
— Э, Патрик, я ведь не осуждаю тебя, старина. Я говорю: иногда мы делаем верные вещи, хотя такие дела в суде не выстоят. Общество, — он взял это слово в кавычки, показав их пальцами обеих рук, — такой поступок осудит.
Я снова услышал это тихое «юх-юх-юх» Корвина Орла, вспомнил кровавые брызги, разлетевшиеся от его затылка одновременно с выстрелом, глухой стук о пол упавшего тела и позвякивание катящейся гильзы.
— При таких обстоятельствах, — сказал я, — я бы сделал то же самое снова.
— Значит ли это, что ты поступил правильно? — Реми Бруссард неторопливо подошел к лесенке и налил мне в стаканчик еще рома.
— Нет.
— Но также и не значит, что поступил неправильно, так?
Я посмотрел на него, улыбнулся и покачал головой:
— Согласен.
Он привалился к лесенке и зевнул.
— Хорошо бы иметь ответы на все вопросы, правда?
Я посмотрел на подчеркнутые темнотой линии склоненного ко мне лица и почувствовал, как что-то дергается у меня в затылке, как крошечный рыболовный крючок. Что он такого сказал, что так меня укололо?