— Наверное, я просто устала, — недовольно пробормотала Сигрид. — Уже поздно, да ещё этот придурок… Приклеился как банный лист…
— Да ладно, наверное, к тебе каждый день кто-нибудь клеится!
— Не без этого, конечно, но в большинстве своём они понимают слово «нет», а остальные уж точно воспримут «пошёл на…». Но тот идиот… Да кто он такой? Вёл себя так, как будто не сомневался, что я всё брошу и упаду к его ногам, и так удивился… вообще-то я его раньше уже видела здесь.
— И что?
— Да ничего. — Сигрид широко улыбнулась. — Не помню, что намеревалась сказать, мысли прыгают. Мне кажется, ты хотела меня о чём-то спросить, а я вместо ответа наболтала тут с три короба.
— Я? О, точно, вспомнила. Я просто собиралась спросить, не мечтала ли ты о карьере юриста, но, похоже, уже получила ответ. Ты хотела стать актрисой.
— Да, актрисой и моделью.
— Неужели моделью? Не верю, что тебя туда не взяли.
— Деточка, им же нужны худышки, чем тоще, тем лучше, по крайней мере, по мнению педиков-модельеров, которые ненавидят женщин. Конечно, время от времени я работала моделью. Только недолго. Они говорили, что я слишком «высокомерна».
— Высокомерна?
— Да, представляешь? Что ж, пусть так, в работе бармена чуточка высокомерия не мешает, особенно если при этом с сиськами всё в порядке. Но нет, я никогда не хотела стать юристом. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что сегодня я тоже не хочу. Но уже не так сильно, как полчаса назад. — Она салютовала Сигрид пустой рюмкой. — Хорошо помогает!
— Смешать тебе ещё один? Подожди секунду. А вы как, в порядке? Ещё рюмочку «Лафройга»? Нет?
Я ответил, что пока не надо, и барменша отвернулась, чтобы приготовить джин-тоник.
— Как она обозвала то, что вы пьёте?
— «Лафройг», — сказал я.
— Это ещё что такое? Капли от сердца?
— Нет, виски. Солодовый, его производят на острове Айл-оф-Айлей, в Шотландии.
— Господи, а это где? Между Четвёртой и Пятой авеню?
— Наверное, ближе к Пятой.
— Ну и как вкус?
— Улучшается с каждым глотком. Полагаю, через три глотка я уже дойду до состояния «превосходный».
Она усмехнулась:
— Понятно, не привыкли к вкусу?
— Пока нет.
— Но двигаетесь в правильном направлении.
— С каждый глотком он становится всё лучше.
— Что ж, это объясняет, почему глотки такие маленькие. Если бы вы привыкали рюмками, давно бы уже вырубились.
— Как вы правы! А что такого ужасного случилось с вами сегодня?
— Просто я уже отчаялась вообще уйти сегодня домой. Думала, просижу до утра в конторе. Я юрист. Впрочем, вы, наверное, и сами догадались.
— Да, взял два и два и сложил вместе.
— Я работаю в этой проклятущей фирме недалеко отсюда. — Она махнула рукой. — На углу Сорок пятой и Мэдисон. Удобно, конечно, можно ходить на работу пешком, и всё такое, но когда случаются авралы… А они случаются всегда, когда нам надо закончить срочное дело. Вот сегодня, например, надо было закончить до полуночи, а за пару часов вся работа накрылась — пришлось начинать всё заново.
— Как обычно, — сказал я.
Она взяла протянутый барменшей напиток. Сигрид, увидев, что мы разговорились, тактично отвернулась и отошла в сторону. Не знаю, учат ли этому в Американской школе барменов. Судя по всему, да.
— Мы работали над сделкой, в которой был задействован отель в Шревепорте, Луизиана, в принципе всё шло хорошо. Может быть, стоило поехать на подписание туда, но, поскольку продавец и покупатель оба живут в Нью-Йорке, мы решили, что нам это на фиг не надо, и остались здесь.
— А вы кого представляете? Покупателя или продавца?
— Арендодателя. В принципе мы просто обмениваемся бумажками, так что худо-бедно подготовили сделку, но, блин! Самой важной бумаги не хватило, и как назло меня оставили вдвоём с этой дурой-помощницей. У меня есть ещё одна помощница, умненькая, но ей, понимаете ли, надо было уйти ровно в шесть, чтобы успеть потрахаться со своим хахалем. Простите мой латышский, — смущённо сказала брюнетка, скользнув по мне взглядом. — Меня просто трясёт от злости, как подумаю об этом…
— Почему «латышский»?
— Ну, знаете, говорят «простите мой французский», когда ругаются. А почему, собственно, французский? Почему не латышский?
— И верно.
— Мне нравится, как это звучит: «простите мой латышский». Кстати, вы пьёте уж совсем мелкими глотками. Ну и как вам вкус теперь?
— О, почти великолепный. Я бы дал вам отхлебнуть, но боюсь, что вы к нему пока не привыкли.
— Тогда не надо. — Она снова взглянула на меня, в этот раз прямо. — Я — Барбара, — объявила она.
— Берни.
Она немного подумала.
— Барбара Крили.
— Берни Роденбарр.
— Я вас не знаю.
— Что ж, вы в этом не одиноки. Миллионы людей не знают меня. Да в одном только Китае…
— Просто не видела вас раньше, я это хотела сказать.
— Что ж, меня не видели также миллионы людей в Шанхае.
— Но, может, вы уже приходили сюда?
— Почему вы спрашиваете?
— Странно, — пожала плечами Барбара, — но почему-то мне кажется, что мы с вами раньше встречались, на каком-то мистическом уровне. — Она нахмурилась. — Чёрт, надо меньше пить! Я болтаю что-то несусветное, не слушайте меня.
— Скорее журчите как ручеёк.
— Как мило вы это сказали, Берни?
— Берни.
— Если хотите, я куплю вам ещё один как-его-там.
— Нет, одного «Лафройга» более чем достаточно. Давайте лучше я куплю вам ещё один «дж-и-т».
— Ой, нет. Вы, наверное, думаете что я — законченная алкоголичка!
— Что вы! Я понял, вам просто отчаянно хочется выпить.
— Думаю, да. Обычно я прихожу сюда после работы, но выпиваю не больше двух коктейлей. А впрочем, позавчера…
— Что случилось позавчера?
— Что-то странное. Я выпила две рюмки, ничего особенного, но вдруг вырубилась напрочь. Совсем.
— О?
— Ничего не помню, ни как выходила, ни как до дома дошла. Утром у меня было такое состояние — хоть вешайся. Это притом что у меня никогда не бывает, как его… похмелья. Только однажды, когда мы на первом курсе играли в «веришь-не-веришь», а проигравший должен был выпивать рюмку. Не знаю, сколько тогда мы выпили, но уж явно больше, чем позавчера.
— Ах, юность наша!
— В конце игры я перестала понимать, что происходит, но утром мне было не так уж плохо. Да и все сказали, что ничего не заметили.