Ты совсем спятила, шизофреничка, — произнес я, чувствуя, как немеет спина. — Ты рехнулась, Анюта.
Встань! — диким голосом крикнула она и дернула стволом.
Я не смог ослушаться и прижался спиной к стене.
— Слушай же меня теперь, дрянь, — произнесла она, отступая от меня на шаг. — Я любила Влада. Я всегда его любила. А тебя ненавидела! Потому что ты самовлюбленный, высокомерный кобель! Ты вынуждал меня унижаться перед тобой, все время намекать про наше будущее, первой поднимать вопрос о замужестве… Я словно вытягивала из тебя слова любви, а ты, чувствуя себе цену, изголялся, наслаждался властью над женщиной… А Влад
— он относился ко мне, как к святой, только рядом с ним я чувствовала себя женщиной. А ты, дрянь, выстрелил в него… Нет, ты не сядешь в тюрьму с радостью. Ты сейчас встанешь на колени и попросишь у Влада прощения. Ты сейчас будешь каяться над его телом… Ну! Вставай же на колени! Считаю до трех… Раз!
Меня словно ледяной волной окатило. Я смотрел на Анну и не узнавал ее. Она отдает отчет своим словам? Она понимает, о чем говорит? Любила Влада? Ненавидела меня? Но этого не может быть! Мое сердце не обманешь!
— Постой, Анна! — Я понял, что она уже не шутит и ' действительно способна выстрелить. —Давай поговорим спокойно! Возьми себя в руки.
Да, я возьму себя в руки и все-таки сумею выстрелить, хотя… хотя мне будет и непросто это сделать… Два!
Да остановись же ты, психопатка! — рявкнул я. Волевой крик иногда действовал на нее успокаивающе.
— Влад первый кинулся на меня, у меня не было другого выхода! Ты вспомни, что Влад рассказал о твоем золоте милиции! Он не стоит твоего мизинца! Очнись, подумай, что ты делаешь!
Анна пригибала голову. Ее безумные глаза опустились до уровня прицельной планки.
— Три, — тихо произнесла она.
Я надеялся, что она все-таки не выстрелит, и в первое мгновение не понял, почему перед глазами вспыхнуло пламя, и меня откинуло на стену, словно я был вратарем и на лету поймал быстрый мяч. Крикнув, я схватился за плечо и сжал его изо всех сил. По руке, под рукавом, побежала теплая липкая струйка. Ковер подо мной стал покрываться красными каплями.
Не знаю, как долго я еще колебался. Каждая секунда могла стать последней в моей жизни. Опережая мысли, уподобляясь раненому зверю, я кинулся на Анну. Она вскрикнула, попыталась снова поднять револьвер, но не успела. Тяжестью тела я опрокинул ее на пол и схватил обеими руками за горло.
— Придушу! Придушу! — орал я, переполненный яростью.
Она махала рукой, норовя попасть тяжелым револьвером мне по голове. Несколько сильных оплеух пришлось по лицу. Она слабела подо мной, и оттого я становился более жестоким.
— Гадина!.. Ненавижу!.. — хрипела подо мной Анна.
Врешь!.. Ты любишь меня! Ты всегда любила только меня!
Всегда ненавидела! Господом Богом клянусь…
Я поймал ее руку, в которой она крепко сжимала «сентинел», за запястье и сдавил так, словно хотел выжать из лимона сок. Анна закричала и заплакала от боли и бессилия и в последнем отчаянном порыве попыталась направить ствол в меня. Грохнул выстрел. Я почувствовал, как по волосам на макушке прошла горячая волна. Свирепея от того, что мне никак не удается покончить с этой сумасшедшей бабой, я налег на ее руку всем своим весом, прижал к ковру и попытался разжать ее пальцы.
Анна закричала настолько пронзительно, что у меня заложило уши. В какое-то мгновение револьвер оказался между нами, и тотчас снова прогремел выстрел.
Анна сразу обмякла, сразу прекратила сопротивляться, как борец после сигнала судьи. Потрясенный страшной догадкой, я уперся руками в ковер и встал перед ней на колени.
Широко раскрытыми глазами она смотрела на меня так, словно я был прозрачный. Прекрасные золотистые волосы налипли на ее влажный лоб. Губы были крепко стиснуты, словно Анна хранила тайну под пытками. На ее голубом платье расползалось безобразное красное пятно — под грудью, чуть выше живота. Она все еще сжимала «сентинел», и ее палец лежал на спусковом крючке.
— Анна! — прошептал я.
У меня не хватало смелости приложить ухо к ее груди. Я оказался трусом.
— Анюта! Ты меня слышишь?
Я отшатнулся от нее, встал на ноги и, не в силах пошевелиться, долго стоял над двумя телами.
«Все, — подумал я. — Мы свое отыграли».
Шатаясь, как пьяный, я хотел отойти в дальний угол, лечь лицом на ковер, чтобы не видеть Влада и Анну, как со скрипом приоткрылась дверь, и в образовавшемся проеме показалось лисье лицо Цончика.
— Ну, блин, ты даешь, Вацура! — произнесен, посмотрев на трупы. Затем вошел в комнату, вытащил из кармана платок и, накинув его на револьвер, поднял еще теплое оружие,
— Выходи! — добавил он с порога. — Поговорим.
Я вышел вслед за Цончиком на балкон. Внизу журчал и щебетал зимний сад. Цвета морской волны попугайчик пролетел мимо моего лица, едва не задев мой нос крылом.
— Идем, идем! — поторопил меня Цончик, видя, что я задержался на балконе.
Мы спустились вниз. Под ветвью пальмы стоял белый пластиковый стол. На нем — зеленые ракеты бутылок шампанского, колба для льда и бокалы. За столом, откинувшись на спинку и закинув ногу за ногу, сидел вьетнамец. Увидев меня, он сузил глаза, натянуто улыбнулся и кивнул на стул:
— Садитесь, господин Вацура.
Цончик опустился на стул рядом с вьетнамцем, придвинул ему «сентинел» в платке и стал цедить шампан-. ское, время от времени подливая себе из бутылки.
Больно? — поинтересовался вьетнамец, скользнув взглядом по моему плечу.
Не очень,
— Ну и хорошо, — кивнул узкоглазый. — Я все равно не смог бы тебя перевязать. Это рушило бы наш сценарий. Максимум через час ты должен покончить жизнь самоубийством.
И он, аккуратно развернув платок, многозначительно посмотрел на револьвер.
Цончик плеснул мне в бокал шампанского.
— Надо в последний раз поухаживать за своим двойником, — сказал он, вынимая при помощи пластмассовых щипчиков кубик льда и опуская в мой бокал. Я не притронулся к нему.
— Может, налить тебе водки? — спросил вьетнамец. Я отрицательно покачал головой.
Он переживает, — усмехнулся Цончик. — Грохнул двух своих друзей.
Правильно сделал, — кивнул вьетнамец и поджал тонкие губы, окруженные глубокой складкой, и глаза, похожие на два черных солнца, почти зашедшие за горизонт, стали холодными и жестокими. — Всех, кто перестает быть верным тебе, надо уничтожать. И тогда тебя никто и никогда не предаст. Золотое правило, Вацура.
При первой встрече Влад, конечно, производил серьезное впечатление, — сказал Цончик, играя бокалом.