Женщине, как истинной испанке, понравились мои галантность и напористость.
– Ага, сестра! Так я и поверила! – проворчала она. – А потом вылетишь из окна, как сизокрылый голубь…
Она вздохнула, но все же пошла вперед, позволив мне тащить ее ношу.
Дом ее стоял на склоне выше остальных, и потому издали казалось, что это церковь или пожарная колокольня. Женщина велела мне скинуть хворост у жаровни, после чего повела в коридор, попутно сдвигая в сторону засаленные тряпки, играющие роль теплоизоляционных перегородок. Вдоль стен, словно серые карлики, стояли мешки с изюмом, маисом и горохом, под потолком на веревке висели стручки красного перца, похожие на красные акульи зубы, и целые ожерелья еще каких-то сушеных плодов, названия которых я не знал. Я рассматривал колотушки, ступы, колеса от телеги и прочую деревенскую утварь и думал о том, что готов заплатить большие деньги, чтобы когда-нибудь поселиться здесь, в этом доме, в маленькой выбеленной комнате с видом на горы, виноградники и козлиные тропы, и вычищать в этом божественном захолустье душу от мусора цивилизации.
Женщина вышла на открытую террасу, оперлась рукой о перила и показала наверх, куда вела крутая деревянная лестница.
– Там их дверь, – сказала она. – Но они сейчас вдвоем. Не ходи к ним.
– А с чего вы взяли, что они вдвоем? – спросил я.
– У порога обувь стоит.
Я только сейчас заметил пару заляпанных известковой грязью ботинок и женские полусапожки на каблуках-шпильках.
– А окно у них есть?
– На ту сторону выходит, – ответила женщина и, не желая больше провоцировать «томатное знакомство», стала набирать в деревянную миску чеснок.
Битый час я помогал женщине по хозяйству, таскал с места на место мешки, перебирал сушеные грибы сколимусы, потом перетирал в ступе чеснок и жареный миндаль для соуса пикада и, наконец, просеивал через крупное сито фасоль. Женщина в это время возилась у жаровни, и оттуда шел такой головокружительный запах, что идея приехать сюда на отдых все больше утверждалась во мне. Молодая пара за все это время не подавала признаков жизни, и со второго этажа не доносилось никаких звуков. Я заметил, что думаю о темнокожем арапчонке с неприязнью, что мои мысли, как телега на склоне, неудержимо скатываются к идее «томатного знакомства» с ним, что нестерпимо чешутся руки. «Черт возьми, – подумал я, удивляясь себе. – А ведь это уже ревность!»
Я обошел дом и убедился, что окно на втором этаже открыто настежь. Стоял под ним я недолго. Ощупав стену дома, напоминающую срез слоистых пород, я подумал о том, что горячие и любвеобильные испанцы нарочно так строили дома, дабы облегчить себе путь к своим любимым. Я отыскал в своем бумажнике какой-то старый чек и огрызком карандаша написал на его обратной стороне: «Яна! Это далеко не все, что ты забыла в самолете. Буду ждать тебя завтра в полдень у…»
Я посмотрел по сторонам и увидел на высоком бугре огромный деревянный крест; снизу казалось, что это некий великан расставил руки в стороны, готовясь воспарить над деревней подобно птице. «Буду ждать тебя завтра в полдень у Большого Креста» , – дописал я, скрутил записку в трубочку и аккуратно вложил ее в футлярчик от губной помады. Потом я поплевал на пальцы и, вспомнив азы скалолазания, начал карабкаться по стене. Дело это было нетрудным, ноги и руки легко находили «полочки» и «трещинки», и я метр за метром поднимался все выше. Хозяйка стояла внизу и, приложив ладонь ко лбу, с пониманием смотрела на меня.
Вскоре я добрался до подоконника и осторожно приподнял над ним голову, словно высовывался из окопа под обстрелом.
Сначала я увидел только Яну и подумал, что она в комнате одна. Девушка сидела в кресле перед окном, накрывшись клетчатым пледом. На ее коленях лежал раскрытый томик стихов. Голова Яны была запрокинута назад, глаза закрыты, губы сомкнуты. Казалось, она дремлет или же осмысливает то, о чем только что прочитала.
Потом я разглядел в глубине комнаты молодого человека. Он сидел ко мне спиной, и под его черной ветровкой отчетливо проступали лямки наплечной кобуры. Парень пялился в экран телевизора и тыкал пальцами в кнопки игровой приставки. По экрану беззвучно прыгали зеленые лягушки и заглатывали порхающих над ними комаров. Яна была так близка ко мне, а молодой человек так увлечен игрой, что я мог позволить себе протянуть руку и коснуться щеки девушки. Но я боялся разбудить ее и испугать. К тому же эта ласка вряд ли понравилась бы Яне, так как от моих рук шел ядреный запах чеснока.
Я достал из кармана футлярчик от губной помады – и кинул его к ногам девушки. От тихого стука парень немедленно обернулся, но я успел спрятаться за оконной рамой.
– Я выронила помаду, – донесся до меня тихий и глухой голос Яны. Она сказала это по-русски и, скорее всего, парень ни слова не понял; девушка повторила громче и выразительнее, как обращаются к тугоухим: – Помада! Моя помада! По-ма-да… Губы красить. Вот так… Понимаешь?
И снова все стихло. Я успокоился и спустился… Интересно, о чем они еще могут говорить, не зная языка друг друга? Впрочем, для начала неплохо бы выяснить, кто этот темнокожий парень с оружием под мышкой, какую функцию он выполняет? Телохранитель? Или конвоир, приставленный к Яне, чтобы контролировать каждый ее шаг? Девушка, подобрав с пола помаду, как будто оправдывалась, как будто убеждала молодого человека в обыденности и безопасности своего движения. Так обычно разговаривают с надсмотрщиком…
Мне оставалось с нетерпением ждать завтрашнего дня. Хозяйка подала мне глиняный горшочек с острым рагу из баранины и кружку красного вина. Не буду описывать, как я все это употребил и как все это было вкусно, ибо мне потребовалось бы слишком много времени и сочных эпитетов. Но признаюсь, что настроение у меня повысилось не столько из-за прекрасной деревенской кухни, сколько из-за того, что увидел Яну, в особенности, какой именно я ее увидел.
На попутках, с двумя пересадками, я возвращался в Мадрид, готовясь к серьезной взбучке. Когда я высадился у клуба, то сразу увидел своего патрона. Вид профессора красноречиво говорил том, что у него было на душе. Широко расставив ноги и сунув руки в карманы, он смотрел на меня, чуть наклонив вперед голову, словно собирался прибить ударом своего прекрасного лба.
– Ну?! – зарокотал он, как только я подошел к нему. – Я жду объяснений, Кирилл!!
Я сразу вспомнил свое босоногое детство, когда дед ругал меня за потоптанную картофельную ботву, сжимая в руке вожжи. Сейчас я испытывал нечто отдаленно похожее на тот почти забытый стыд и страх, но в стократ уменьшенной и сглаженной форме, как если бы я играл в пейнтбол и сравнивал его с настоящей войной. Мне даже стало весело, и я невольно улыбнулся.
– Ничего смешного! – Профессор едва не срывался на крик. – Я битый час жду тебя здесь! За это время со мной могло случиться что угодно! Здесь болтаются какие-то подозрительные личности с отвратительными рожами…