Саша передал Грязнову разговор с Васей, как его звали соседи..
— Ну вот, а ты говоришь, бойница не стреляет… Погоди, не хочу зря каркать, но эта история просто так не кончится. Сердце чует.
— А оно не чует у тебя, что мне надо заехать домой переодеться, чтоб конюшней не пахло, и сделать кое-что еще?
— Чует.
— Вот и правильно. Давай на набережной в магазин заскочим и купим чего-нибудь пожрать.
— Так ведь у нас…
— Это у вас. А у Акимова вообще ни фига во рту не было. Эх ты, начальник!
— Ладно, не ругайся, — примирительно сказал Грязнов. — Просто я Володьку знаю, он не пропадет. Нет такой ситуации…
— Хорошо, что знаешь. Но Нине позвонишь от меня и сообщишь, что приедем мы, — Саша посмотрел на часы, — сейчас уже около девяти, значит, в одиннадцать — полдвенадцатого. Полагаю, до Щелкова и обратно двух часов должно хватить. Тем более что твое Измайлово как раз на трассе.
— Да-а, — протянул Грязнов. — Кто бы мне послал заботливого начальника?..
— Я как раз о другом подумал. Есть человеку надо — само собой, а от больничной каши можно и здоровому ноги протянуть. Мы поедем на двух машинах. Свою ему оставишь, а вернемся на моей. Не дай Бой, что случится, ему что, на своих двоих?.. Думать же надо, голова…
— Логично, Штирлиц, как сказал бы твой уважаемый писатель.
Посланцы от Емельяненко прибыли в больницу в половине одиннадцатого. Одного Акимов уже знал — это был Игорь, который весь день не отходил от Никиты ни на шаг. Второй представился коротко:
— Николай.
Володя кратко объяснил им ситуацию, сказал, что поиском подставной медсестры сам заняться, естественно, не мог, поскольку не имел права оставить свой пост. Да ее, по мнению дежурного врача, давно уже нет в больнице. А халат, шапочка и прочее указывали на то, что бандиты действуют безо всякого страха.
Игорь сказал, что успел после операции «придавить» маленько и спать совсем не хочет. Николай же в сегодняшней операции не участвовал и готов нести службу до упора. Врач, которая привела охрану на второй этаж, предложила Акимову свою раскладушку, пару часиков ой мог бы вздремнуть. Она уже оценила его бдительность и добавила, что следующий укол сделает больной сама ночью. И разбудит его, конечно.
Охрана заняла посты возле больной и в середине коридора, чтобы увеличить зону обзора. Игорь сунул Акимову сверток, сказал, лично от Никиты Семеновича. Володя развернул и увидел парочку хороших бутербродов с ветчиной, чем не замедлил поделиться с зардевшимся главным врачом. Та отнекивалась, но вскоре они с аппетитом поужинали, запив еду крепким чаем из термоса.
Едва все успокоились, как — нате вам! — появились новые гости. Короткий звонок у запертых дверей поднял Акимова, и он пошел сам к выходу.
Сон как рукой сняло: он увидел улыбающиеся физиономии Грязнова и Турецкого и почувствовал даже неловкость.
Пришлось все повторить. В больницу они не зашли, а сели на лавочке недалеко от входа.
На предложение сменить его Володя категорически отказался и лишь рассмеялся, когда, развернув привезенный Ими сверток, обнаружил несколько добротных, мужских, бутербродов… с ветчиной.
Объяснил причину своего смеха. Но вышел он невеселый, когда Турецкий рассказал о своей беседе во дворе на Комсомольском проспекте. Им стало совершенно ясно, что охота за Ларисой началась. И будет она, скорее всего, беспощадной. Причина? Их опять-таки могло быть несколько. Памятна была нынешняя более чем бурная реакция Ованесова на сто семнадцатую статью. Особенно на четвертую часть. Тут вышкой пахнет! В похищении Ларисы и в том, что, в конце концов, как ни отрицал Гурам свою связь и даже знакомство с Богдановым, их контакты явно прослеживались. Наконец, все, вместе взятое, было напрямую завязано на убийстве отца Ларисы, на миллионодолларовом выкупе и уникальном по наглости ограблении, где ценность похищенных произведений искусства не мог даже приблизительно назвать ни один специалист в этой области. То есть узел получался весьма тугой, и концы его были спрятаны с отменным мастерством.
Рассуждая так, Турецкий понимал, что сам себя обрекает на необходимость объединения этих дел, как бы душа ни протестовала.
После хорошего контрастного душа, который он принял дома, и большой чашки крепкого кофе, он, как, впрочем, и Слава, тоже лазавший под душ, чувствовал себя более или менее сносно. Но вопрос вырвался сам, как бы независимо от Турецкого:
— Как ты считаешь, Славка, сколько человек может не спать?
— Я однажды трое суток не спал, было такое дело… — хотел уже перейти к личным воспоминаниям Грязнов, но Саша его перебил, заметив, что бывали времена, когда сон неделями не шел. Так ведь и возраст был другой, и силы. Словом, когда они снова повторили свое предложение Акимову сменить его, а тот теперь уже категорически отказался, заявив, что больше никаких проколов не допустит, и Турецкий, и Грязнов невольно вздохнули с облегчением. И, понимая весь мерзкий эгоизм своего поведения, поднялись с лавки и пожелали Володе спокойного дежурства. Завтра, пообещал Турецкий, повторяя слова Меркулова, больную перевезут в закрытое отделение института Склифосовского, а если позволит состояние и не последует протеста врачей, то, возможно, и домой — к ней или отцу. Скорее всего, последнее. Там она в настоящий момент просто нужней. Да и охрана третьи сутки дежурит.
С тем и отбыли в Москву, оставив Акимову машину Грязнова и пообещав позаботиться о ремонте его, Володиной, — если повезет, то за государственный счет.
Турецкий сосредоточенно вел машину, привычно поглядывая в зеркало заднего обзора. На хвосте было чисто. До поры, до времени, думал он.
На заднем сиденье, развалившись, посапывал Грязнов — таковы преимущества ночного пассажира. Саша сжалился над ним и разрешил переместиться назад и не развлекать себя разговорами. Ночное шоссе освещалось скверно, и приходилось быть предельно внимательным. Особенно в их ситуации. Тихонько, не отвлекая от мыслей, наигрывал ночной «Маяк» — нечто сентиментальное, трогательное, успокаивающее. И Саша думал о том, что иногда не сам человек, а обстоятельства, сжимающие его со всех сторон, гораздо жестче диктуют ему условия поведения. Впрочем, это было обычное самоопределение идиота, как он выражался. Это когда очень чего-нибудь хочется, этакого остренького, пикантного, заманчивого, а слабеющая совесть вроде бы и протестует, и одновременно как бы подзуживает: чего боишься, зачем теряешься? Ведь, черт побери, чаще всего в жизни мы ищем и добиваемся того, что в конечном счете нам не так уж и необходимо. Ловим призраки, которые сами же и наполняем собственной свежей кровью, своим дыханием, и боязливо отказываемся от того, что нам посылает лично Господь Бог. Для наслаждения… Для счастья, может быть… И кто знает, для чего еще?..
Славная женушка, обосновавшаяся в заграничном государстве вместе с маленькой дочкой, как обычно, шлет письменные приветы, ибо телефонные разговоры с Ригой стоят дорого. И невдомек ни ей, ни ее тетке, обожающей «племянницу с ея отпрыском», что государственные границы, даже такие, в сущности, ничтожные, как эта, могут, по высокопарному выражению досужих газетчиков, пройти и через человеческие души.