— Русские эмигранты?

— Я так понял, что это наши с тобой соотече­ственники, — сказал Гоша.

— Твои соотечественники, — поправил его Кадуев.

— Только этого не надо. Мои, твои... Наши! Соотечественники и современники! Или уже от­делился от России? Не дури, милый. Где деньгу будешь зашибать, как не в этой стране дураков. Вместе будем дела крутить. Понял? А то по миру пойдешь... Ладно, что я тебя уговариваю, баба ты, что ли. Где архив?

— Пока не знаю, — ответил Кадуев. — Но сегодня все разузнаю. От твоих соотечественников. Как прижгу этому эмигранту яйца, все расскажет.

— А может, он не знает? Может, сам их ищет? Про этих ребят еще говорят, будто палец им в рот не клади. Ну ты сам знаешь... Пока что он тебе яйца прижигал. В любом случае, если не выйдет у вас полюбовно, я за своего соотечественника болеть буду... Хоть и не видать мне тогда архи­вов... А нельзя ли, кстати, заснять на кассету, как он вас шарашить будет?

— Мы его будем шарашить, — еле сдерживая себя, сказал Кадуев.

— Ну вы... — не стал спорить Гоша. — Все равно интересно... А то смотреть по видаку-нечего. Все одно и то же.

— Запишем, — сказал Кадуев насмешливо, — все запишем. И как поджаривать его будем на медленном огне... Но это будет дороже стоить.

— Ты про что? — насторожился Гоша. — Что- то не врублюсь.

— Про архив, Гошенька, — ласково сказал Кадуев. — И про два миллиона, что твои братья Русые не отдали до сих пор Джамилю...

— Мне они сказали, что отдали все, до цента. Даже с процентами.

— А мне Джамиль звонил и жаловался, что ни шиша. Вот можно после этого с вами, русскими, дело иметь?

— Со мной можно, — сказал Гоша.

— Вот потому с тобой пока разговариваю, — заносчиво произнес Кадуев. — Ну все, заканчи­ваю, мои ребята говорят, будто ваш русский Рэмбо к дому одной дамочки приближается... За­сниму все на пленку и обязательно пришлю тебе, Гоша. Чтоб смотрел и не скучал.

— Вы уж там не очень... — посоветовал Гоша. — Он ведь служивый человек, не по лич­ной прихоти попортил вам немного прическу.

— Верно, никого еще не убил, — согласился Кадуев. — Но ждать, пока он моих людей мочить начнет, я, дорогой, при всем к тебе уважении не собираюсь. До скорого!

— До скорого... — повторил Гоша, отключа­ясь. — Это вообще что значит — «до скорого»? Что, может здесь объявиться или в Москве? — спросил он у Артема.

— Встретим, — ответил Артем. — Как дорого­го гостя и твоего лучшего друга.

...Томилин все оглядывался, пока ехали до го­рода, потом, когда убедился, что едут прямо к его дому, успокоился.

Прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Ка­жется, Гоша был с ним искренним. Впрочем, трудно поверить, будто без его ведома могут тво­рить такое с его лучшими друзьями.

До сих пор Томилин чувствовал боль в ребрах и в паху, куда били с особым остервенением. Где, кстати, сейчас Аркаша, верный Аркан? Уж не он ли все как на духу поведал Гоше?

Про Аркана он побоялся, не решился спро­сить. Аркаша не похож на тех, кто предает. Он, Томилин, его не предал... Хотя звучит это доволь­но двусмысленно. Сказав про Аркашу, он выдал бы себя.

В таких ситуациях узнаешь о себе все. Даже то, о чем прежде старался не думать.

Томилин покосился на сидящих рядом ребят. Крепкие, холеные... Хорошо, видно, зарабатыва­ют у Артема. Преторианская гвардия, можно ска­зать, которую обычно пускают в ход, когда нужно захватить власть.

Сидят, смотрят прямо перед собой, молчат. Это не беспределыцики Башкира, которые, налившись, валтузили его, лучшего друга истинно­го хозяина Тюмени. Не зря теперь Гоша собира­ется занять губернаторское кресло... И наверное, понял, как он, Томилин, будет ему нужен на новом поприще. Ну конечно же, как он сразу не сообразил. Конъюнктура изменилась. Гоша не хочет больше сидеть в тени. Хочет вырваться из- за чьих-то спин. Думает, что пришла его пора.

Понял наконец Гоша, что ему нужны предан­ные, образованные люди. Можно ли во веем по­лагаться на Артема с его пятью классами образо­вания? У самого Гоши не больше, тюрьма — его университеты. Из тюрьмы он вышел другим че­ловеком, знающим, чего хочет... Сначала, видно, решил окружить себя такими, как это ничтожест­во Коноплев, потом понял, что ему нужны лич­ности, которые смогут ему возражать, говорить правду...

Что ж, это говорит о гибкости и широте Гошиной души.

— Вот здесь налево, — сказал Томилин води­телю. — А там, после перекрестка, направо.

Водитель кивнул, мол, знаю и продолжал вести машину.

Вышколены. Артем хорошо знает свое дело, создал отличную систему безопасности. Но этот Артем может оказаться и опасен, если новый гу­бернатор Гоша слишком понадеется на его пре­данность...

Машина плавно притормозила возле его подъезда. От двери отделилась чья-то грузная, плохо различимая в тусклом свете окон фигура. Мужчина подошел к машине...

— Ты? — удивился Томилин. — Тимур, что ты здесь делаешь?

— Гоша просил, — ответил Тимур. — Встре­тить тебя, проводить, чтоб никто не обидел. Чтоб в подъезде все тихо было... Вот замерз совсем, пока дождался.

— Южный человек, — рассмеялся Томилин, выбираясь из машины. — И давно ждешь? Вон даже в валенки облачился, в первый раз вижу тебя в валенках. Все в сапогах, а то и в кроссов­ках...

Тимур приплясывал, ударяя ногу о ногу, чтобы согреться.

— Давай поднимемся ко мне, — предложил Томилин. — Чаю согрею... Правда, давно у себя не был, не помню уж, есть ли у меня что к чаю. Ну да что-нибудь найдем... А вы, ребята? Пошли, попьем чайку...

— Спасибо, — ответил водитель. — Нам воз­вращаться пора. Артем велел.

— Спасибо, что подвезли! — сказал Томилин. — И тебе, Тимур, спасибо, что дождался... Ну пойдем, чего стоять...

12

Рагим Мансуров открыл глаза и увидел меди­цинскую сестру, менявшую жидкость в капель­нице.

— Фи... — услышал он впервые за многие сутки свой голос. — Фирю...

Сестра вздрогнула, охнула и выбежала из па­латы. Сидевший за дверью охранник вскинул го­лову, вырвавшись из дремы.

— Случилось, — сказала сестра в ответ на его вопросительный взгляд. — Заговорил... Кого-то позвал. Может, вы поймете?

Охранник посмотрел на своего коллегу, сидя­щего в конце коридора.

— Позови врача! — крикнул он ему. — И сядь на мое место. Он очнулся, кого-то зовет.

А сам вошел в палату. Мансуров облизывал сухие, посиневшие губы, пытаясь что-то сказать.

— Жена... — выговорил он.

— Я сейчас позвоню, — сказал охранник.

Прикрыв глаза, Рагим Мансуров отрицатель­но покачал головой. Он хотел сказать другое. Вернее, хотел спросить, где сейчас его жена. Он не хотел разговаривать с ней. Он должен был кому-то сказать что-то важное...