— Да уж чего я, совсем, что ль, милая? — возмутилась было бабка. — Говорю, не видела!
— А вам известно, что, возможно, этот ваш неизвестный мастер приходил, чтобы убить Алексеева? Взорвать его!
— Да ты чего?! Скажешь такое! Может, еще думаешь, я его нарочно пустила?
— Вы говорите глупость! — раздался властный голос из коридора. Видно, хозяин подслушивал разговор и вот не выдержал. — Это чушь! Можете так и заявить своему начальству! — добавил он, выходя в кухню. — Убита была Татьяна Васильевна, супруга его, а не он сам!
— Да что ты говоришь такое, Иван Захарыч?! Да как же оно можно, Татьяну-то Васильевну — за что? Ай, господи, грех какой! — всполошилась бабка, будто впервые услыхала об этом.
А может, она и в самом деле того? С выкрутасами в мозгах?
— Почему вы так уверены? — повернулась к хозяину Галя. — А вот сам Алексеев категорически утверждает обратное! И мы работаем именно над этой его версией! — запальчиво произнесла она.
«Пусть все в доме знают об этом, — подумала Галя. — Еще встретить парочку таких вот Захарычей, и весь дом будет в курсе дела. А значит, и Алексеев наконец успокоится, узнав, что вышло по его требованию…»
И еще она подумала, что Александр Борисович, видимо, был прав, указав на худощавого исполнителя. Надо бы только узнать о нем побольше. Возможно, кто-то еще видел его в доме, так что надо бы составить фоторобот преступника.
Хозяин пробурчал под нос что-то сердитое и покинул кухню.
Нарываться самой на свирепого Алексеева Гале совсем не хотелось, она была готова предоставить эту радость любому из своих начальников. Да, впрочем, его и дома наверняка не было — рано еще.
Она поблагодарила Ксению Никифоровну, дала ей расписаться на листе протокола и ушла. Решила пройтись по всем этажам, может быть, кто-то еще видел пожилого телефониста. А потом надо будет зайти на районную телефонную станцию и узнать про мастера, не исключено, что там ни о каких вызовах в квартиру Алексеева не слышали и этот человек как раз и может оказаться тем самым исполнителем-взрывником…
Отчасти Гале Романовой повезло, отчасти — нет.
Большинство из тех немногих жильцов, которые находились не на работе, не видели худощавого, пожилого мастера с телефонной станции с чемоданчиком. В основном расспрашивать приходилось стариков-пенсионеров. И вот среди них нашлись двое таких, что действительно смогли что-то сказать.
Один пожилой мужчина с десятого этажа вспомнил, что, когда он выносил из квартиры целлофановые пакеты с хламом, чтобы опустить их в мусоропровод, он услышал, как резко и противно заскрежетала крышка закрываемого, видимо, этажом ниже мусоропровода, хотя гула от падения брошенного в него мусора не было слышно.
А второй, его же возраста мужчина, отдыхал у входа в подъезд на лавочке и видел, как из арки появился пожилой человек в куртке, на спине которой было написано белыми буквами полукругом: «Телефонная служба». И был у него еще потертый чемоданчик в руке. Сейчас подобные редко кто уже носит. Коричневый такой, небольшой чемоданчик с металлическими наугольниками. Запомнилось, что мелькнула мысль: смотри-ка, старый уже, а все вынужден работать. Вот она жизнь наша нынешняя — неблагородная, нет, никакого уважения к возрасту. А этот, видно, серьезно болен — до того худ, прямо до истощения. Но вот лицо его жилец почему-то не запомнил. Такое оно и было — простое, морщинистое, незапоминающееся. Разве что глубокие складки у носа и сам нос — висячей грушей. Похож на вышедшего из запоя алкоголика. Но шел прямо, не горбился, и движения были уверенные. Такой вот парадокс, понимаешь…
Записав номер телефона и фамилию жильца, Галя вежливо предупредила старика, что его помощь может понадобиться следственным органам при составлении фоторобота этого человека, который подозревается в совершении преступления. Дед начал немедленно отказываться, говоря, что он нетранспортабельный, что рисовать не умеет, да и рассказчик из него никудышный, но Галя похвалила его за наблюдательность и ушла поскорее. Все-таки это была удача.
Дожидаться возвращения с работы Георгия Витальевича Алексеева она не стала, на это мог бездарно уйти весь день. Проще было тому же Александру Борисовичу либо Вячеславу Ивановичу позвонить важному чиновнику на службу и прояснить вопрос с телефонистом.
Сама же Романова отправилась в районный телефонный узел.
Но там, как скоро выяснилось, не работал телефонист, которого, со слов свидетелей, описала Галя. Впрочем, она в этом и не сомневалась.
4
Вячеслав Иванович долго копался в своей старой записной книжке. И так ее листал, и этак. Ворчал что-то под нос, наконец ткнул пальцем:
— Вот! Я же говорил? — удовлетворенно сказал самому себе.
Кому он и что говорил, понять было невозможно, поскольку в кабинете он находился один.
Еще какое-то время ушло на телефонные переговоры, выяснения, какие номера пришли на смену старым, и вот после очередного набора цифр, которые Грязнов тщательно вписал, вместо забеленных замазкой старых, абонент отозвался:
— Брискин у телефона, вам кого?
— Тебя, Исай Матвеевич, именно тебя мне и надо, — радостно ответил Грязнов. — Как жив-здоров? Сто лет тебя не видел! Грязнов побеспокоил, помнишь такого?
— Век бы тебя не помнить, Вячеслав Иванович, — с ходу ответил Брискин, — да куда от вас от всех денешься! С чем звонишь-то? Ты учти, отошел я от дел, никого давно не встречал, кто жив еще, а кто уже нет, не знаю. Да и знать не желаю, вот так!
— А мне всех и не надо, Исай, мне только некоторых. Ты лучше вот что скажи, на гитаре своей играешь? Все косишь под Розенбаума?
— Есть такой грешок, — обрадовался перемене темы бывший патологоанатом, которого в свое время Вячеслав Иванович взял на наркоте, но по мелочи, и решил не привлекать, а оставить у себя в загашнике — до будущих времен.
Он, этот лысый, чем-то отдаленно напоминавший известного питерского певца — тоже из медицинских работников, — носил кличку Розенбаум — за лысину и, естественно, за хриплый, блатной голос. Ну и за гитару еще, на которой постоянно бренчал. И чего-то у него даже получалось.
— Мне бы тут посоветоваться с тобой, Исай, надо. По старым твоим связям. Где тебе было бы удобно, так чтоб мы оба не особо светились, а чуток посидели, как в добрые прошлые времена?
— Ну домой я тебя не зову, нечего тебе тут делать. А вот посидеть… Ну давай у метро «Щелковская». Пивной бар найдешь? Спросишь Розенбаума, меня там всякая собака знает.
— Уж больно место шумное ты выбрал, а потише где нельзя? — недовольно ответил Грязнов.
— Так в шуме самая и тишина. Я обычно в правом дальнем углу столик занимаю. Вот и подходи. А ежли чего, можно и в кабинет перейти, к Васе, — друган у меня в официантах, он устроит. Но там подороже, за обслугу.
— Понял. Ну подгребай туда к шести, что ли. И я подойду. Крайний в правом углу, да? Найду…