— Ну о чем же я буду с ним говорить? Что за нелепость?
— А я вам объясню. Между прочим, это была его идея показать по телевизору фотографию Вадима. Дело-то в том и заключалось, что ни у него, ни у американца при себе не оказалось никаких документов. Убийца, выполнявший чей-то заказ, унес с собой буквально все, что было у них в карманах. Понимаете, в этом-то и была вся сложность. Убит — а кто? Ну с американцем быстро разобрались, его назвал охранник, находившийся в коридоре. Он, между прочим, и убийцу видел.
— А почему вы уверены, что стрелял один? — проявила она неожиданную литературную грамотность.
— Убийца был в форме официанта ресторана… Но это все детали, которые вам наверняка неинтересны. Да и знать вам это, честно говоря, совсем необязательно. В нашем деле вообще — чем меньше знаешь, тем дольше живешь. Вечером фото показали по телевидению, а спустя короткое время пошли звонки. Вот так мы и вышли на вас. Знаете что! Давайте мы Славке позвоним попозже. Очень есть хочется. Да я б и от рюмочки не отказался. Ах, совсем потерял нить! Слушайте, Лиза, вы совсем мне мозги запудрили!
— Я?! — она задохнулась от такой наглости. — Словечки же у вас!
— Ну не я же. Мы о коньяке говорили, так? И я сказал, что он полезен. А вы почему-то стали возражать. Я предвидел это и купил бутылку вина. Лиза, это очень вкусное вино, я знаю, пил его однажды. Когда-то в Абхазии, еще советской, его мне наливали из бочек. Представляете? И ничего не брали, пока ты пробуешь. Можешь залиться вином, пока сидишь вместе с хозяином в его погребке. Но на вынос — плати, пожалуйста! Эх, и времена были! Так вот это самое «Псоу» — нежное и легкое полусладкое вино. Я давно его не видел. Или вы предпочитаете коньяк?
— Слушайте, Саша, вы хоть руки-то мыли?
— А как же! На Литейном, в угрозыске. Как прибыл — сразу первым делом.
— Тогда пойдите в комнату и посмотрите еще телевизор. Дайте мне возможность привести себя в порядок и приготовить на стол.
— Если вам не нужна моя помощь, нет возражений. Но может быть, чтоб мне даром не терять время, вы дадите посмотреть материалы Вадима? Я успел прочитать только часть его дневника и в этой связи хотел бы уточнить вместе с вами некоторые неясные вопросы. Надеюсь, вы не будете возражать?
— Ну хорошо, а если я скажу: буду, — вы ж все равно не отстанете?
— Логично. Тогда из двух зол выберите меньшее и на нем остановитесь.
— И какое из двух вы рекомендуете?
— Послушаться меня.
Он, словно нечаянно, отщипнул от батона кусочек и сунул в рот. Жевал и улыбался, чем окончательно добил Лизу. Слишком все происходящее было каким-то домашним, искренним, чтобы подозревать Турецкого в изощренной, хитрой игре.
— Идите в гостиную и сядьте за стол. Я сейчас вам принесу.
Он послушно ушел, не забыв отщипнуть еще кусочек батона. Она лишь покачала головой — без неприязни или строгости, а словно бы укоряя непослушного мальчишку. И тут же одернула себя: «Ты чего это, мать, расквасилась-то? Опять, что ль, потянуло?…»
Куда потянуло, не стоило и рассуждать. После возвращения Вадима из Штатов и последнего его приезда в Питер, после того неожиданного события, которое, по ее убеждению, полностью перевернуло ее мироощущение и даже характер, Лиза вдруг почувствовала, что ей удалось-таки добиться того, о чем мечтала, к чему стремилась со всей своей неумелой настойчивостью. Но шло время, а Вадим не спешил возвращаться к ней, чтобы, по его словам, наверстать упущенное за доброе десятилетие. И ей снова показалось, что любви как не было, так и нет, но есть опять одна сплошная физиология.
Лиза прошла в спальню, достала из комода старую, еще бабкину шкатулку, в которой хранила немногие свои драгоценности — материнское обручальное кольцо, несколько пар сережек и прочую бижутерию, носить которую почему-то стеснялась. Высыпав все содержимое на покрытую пледом широкую тахту, заменявшую ей кровать, Лиза поманипулировала с каждой из маленьких ножек шкатулки, и изнутри выпало дно, обнаружив небольшой тайник. Вот из него она и достала нетолстую пачку сложенных пополам листов и вырванные из тетради в клеточку страницы. Потом она вставила дно на место, сгребла туда свое «богатство» и убрала шкатулку обратно в комод.
Турецкий сидел за столом и указательным пальцем крутил по скатерти пепельницу в виде морской раковины.
— Вот, — сказала Лиза, входя и кладя перед ним стопку листов. Он посмотрел на них, потом поднял удивленные глаза к Лизе:
— Это что, все?
— Прочитайте, — с непонятной для себя усталостью сказала она и припечатала листы ладонью. — Здесь то, за чем, вероятно, и идет охота. Думаю, что остальное вам вряд ли понадобится. Там сугубо личное.
Она повернулась, чтобы вернуться на кухню, и вдруг почувствовала, что из ее души в этот миг что-то ушло безвозвратно. Будто состоялись похороны, могильщики уже насыпали свежий холм и воткнули сверху железную табличку с надписью: фамилия, которая уже никому ничего не скажет, а ниже — даты рождения и смерти. И черточка между ними. А в эту короткую черточку, иначе говоря, тире, как заметил какой-то очень наблюдательный писатель, вместилась вся человеческая жизнь, полностью и без остатка… Вот это она сейчас и поняла.
Полчаса спустя Турецкий, шлепая тапочками, вышел на кухню и увидел, что хозяйка так ни к чему и не притронулась. Молча сидела на стуле и глядела в окно. А перед ней стояла пепельница с окурками.
— Э-э, моя дорогая! — сообразил он, что случилось. — Так нельзя! Зачем же изводить-то себя? Никто из нас не вечен, но это совсем не значит, что народ должен теперь помирать от голода. Я прошу вас взять себя в руки и… А собственно, зачем вам это делать?
Турецкий взял нож и косым движением вскрыл упаковку с бужениной. Потом без спросу залез в холодильник и достал оттуда бутылку с острым кетчупом. Из шкафчика над столом достал два высоких стакана. Свернув пробку на коньячной бутылке, плеснул в один, в другой налил побольше. Затем разломил батон, раскрыл мякиш, уложил пластины буженины, щедро полил кетчупом между ними, а сверху тоже прижал хлебом. Протягивая это изделие Лизе, сказал:
— Вот если бы без кетчупа — гамбургер, а когда в доме имеется кетчуп — чизбургер. Так мне моя дочка объяснила. Дети — они все досконально знают! Ну вот, берите свою посудину. Так мы обычно делаем, когда на душе по-сволочному тяжко. И еще если закуска имеет место быть. Давайте, земля ему пухом! — Он влил в себя свой коньяк. И снова отщипнул от батона.
Лиза храбро выпила, но поперхнулась и закашлялась. Турецкий легонько стукнул ее по спине. Она наконец пришла в себя, вытерла глаза и откусила «чизбургер».
— А вы сами чего же? — сказала она с набитым ртом.
— О! Заметили? Уже полегчало! Все, девушка, жизнь продолжается. И я вам должен доложить, та еще жизнь!
Он повернулся, чтобы идти, но она его остановила:
— Не уходите. Теперь-то вам уже спешить некуда. Посидите со мной.