— Ну правильно — это аксиома, — со скрытой усмешкой подтвердил Турецкий. — Своего рода ликбез для определенной категории сознательных граждан. Значит, Леонтий Натанович не решится. Как и вы, уважаемый, да?
— Я этого не говорил, — вдруг горячо запротестовал Зотов. — И вообще, я считаю, что вести разговор на эту тему, не видя материалов, не зная, в сущности, о чем речь, о каких проблемах и прочем, не только непрофессионально, но даже в некоторой степени, извините… безнравственно!
«Сморчок» наконец-то показал норов!
— Ух ты! — воскликнул Турецкий и засмеялся, увлекая и Грязнова. — Ну наконец-то, кажется, прорезался! А я уж было подумал, что он так и будет теперь убаюкивать свою обиженную совесть! Слушайте, Рэм, неужели на вас, взрослого человека, до такой степени подействовал какой-то привет от Порфирия Петровича? Как там его кличет Вадик? Борис Николаевич? Или кто-то другой?
— Я не понимаю причину ваших провокаций и потому отвечать не могу и не буду.
— Вот в чем дело! Вячеслав, по-моему, он решил, что мы с тобой собираемся его перевербовывать. Нам это нужно?
— Мне? Нет.
— А мне — тем более. Тут в другом дело, Рэм. Я, наверное, был бы не прав, если бы заявил, что эти люди совсем уж никакой опасности не представляют. Но все это не смертельно. А потом, не всегда мысль изреченная есть ложь, тут наш классик был не прав. Иногда вовремя и открыто произнесенное слово наглухо запечатывает рты всякого рода проходимцам и вообще негодяям. Кому охота своим делом подтверждать обидную оценку? Я не прав?
Зотов неопределенно пожал плечами.
— Вот вы страдали от того, что объявили в своей газете о публикации с продолжением цикла острых материалов об эмиграции. Хорошая затея. А теперь она вдвойне повысилась в цене, поскольку автор идей уже пострадал за нее. Можно ведь и так вопрос поставить? Каково? Кстати, о вас конкретно мы с Грязновым и не думали. Как раз вам, может быть, не совсем удобно помещать под материалами друга свою фамилию. Для этого есть нейтральные подписанты, типа «отдел расследований». А вам, я подумал, возможно, стоит вообще на время подготовки материалов к публикации съездить в какую-нибудь дальнюю командировку. Чтоб вашим участием тут даже и не пахло. Верно, Вячеслав Иванович?
— Согласен.
— Вы так думаете? — поднял наконец глаза Зотов.
— Я вообще, когда говорю, обычно думаю. Это на будущее. А что касается настоящего, то я вынужден вас огорчить. Весь наш разговор сейчас носит даже не предварительный, а чисто умозрительный характер. Я не уверен, что мы пойдем на такую утечку материалов. Как считаешь, Вячеслав Иванович?
— Я почти уверен, что Генеральная прокуратура не пойдет на подобную утечку. — Грязнов был тупо-солиден и этим безумно веселил друга.
— Да, скорее всего.
Зотов почувствовал себя обескураженным. Будто его без конца водили за нос кривыми коридорами, а в конце показали жирный кукиш.
— Я хотел бы добавить два слова, Рэм Васильевич, — сказал Грязнов совсем другим тоном. — Только не обижайтесь и больше не вздрагивайте. Помните, у нас был договор, когда вы мне отдавали дневник? Я его не нарушу, будьте уверены. А в этой связи хочу дать совет, чтобы вы как можно четче смогли сформулировать тему, которую мы с вами здесь тайно обсуждали сегодня. Вы понимаете меня? Сформулировать… для себя. Генпрокуратура обнаружила некоторые личные записи Кокорина, ознакомилась с ними и, не найдя в них никакого криминала, а также сведений, не подлежащих широкой огласке, теперь подумывает — не отдать ли их газетному органу, в котором покойный журналист трудился. Вы меня понимаете?
— Понимаю.
— Вот и славно. А раз понимаете, значит, и двух противоречивых информаций быть не может. Вас отправить на службу? Или у вас другие планы на вечер?
— Лучше на работу, если можно.
— Нет вопросов.
— Скажите, а я действительно могу переговорить с Леонтием?
— А для чего, вы думаете, мы вели нашу беседу?
— Но… это реально? Или, как вы заметили, умозрительно?
— Надеюсь, что окончательный ответ на свой вопрос вы сможете получить в самые ближайшие дни. Завтра-послезавтра. Но мы отдадим вам, разумеется, не все, а лишь то, что действительно не представляет опасности.
— А там и такое есть? — неожиданно загорелся Зотов.
— Слушайте, — устало сказал Турецкий, — Рэм, вы меня просто удивляете. Удивляете и убиваете! Ну какого хрена я такую речь держал?! В расчете на кого? На дурака? Или умного, зрелого журналиста? Ну честное слово…
— Нет, — упрямо возразил Зотов, — вы же собираетесь выдать нам жалкие остатки! А зачем они? Где острота? Где цимес, наконец?
— Будут вам и булки, будет и цимес в них, все будет. И вообще, как говорил Остап Балаганову, не касайтесь пока своими лапами хрустальной мечты. Все ясно?
— Почти, но…
— Больше никаких «но». Гуляйте, думайте, обсуждайте с главным, ни в коем случае не выносите на общественность. Я не исключаю, что при благоприятном раскладе вам еще придется собирать по этому поводу всю вашу солидную редколлегию. Там есть что всерьез обсуждать, это я вам обещаю. Но для… вы понимаете, для кого? Только то, что вам предельно четко сформулировал Вячеслав Иванович. Вопросы есть? Вопросов нет, свободны. Держите, — он протянул «сморчку» руку, — и до встречи.
Грязнов тоже попрощался и вышел вместе с Зотовым в приемную. Там сказал секретарше, чтоб она вызвала дежурную машину и отправила журналиста в редакцию.
Затем вернулся в свой кабинет и широко развел руками:
— Ну знаешь!
— А ведь ты, как всегда, оказался прав, — сдался Турецкий. — Ну а как ты собираешься меня отправлять?
— Так тебе и торопиться некуда. Сейчас только седьмой час. Темнеть уж начало, но недостаточно. А в семь будет в самый раз. Я с тобой Кольку своего пошлю, пусть поиграет, посмотрит. А то что-то он у меня в последние дни какой-то смурной ходит. Влюбился, что ли? Ты мастер психологических загадок, вот и узнай. Тут ляпнешь, а человек возьмет да и обидится. Хамство в душе затаит. Против начальства.
— Ну да-а, конечно! Против тебя затаишь! Как же!.. Слушай, а чего мне, в самом деле, ждать-то?
— А наш с тобой «сморчок», по идее, должен ведь еще доложиться. Ты бы при случае узнал про этого Бориса-то Николаевича.
— Само собой. Но это для нас пока не главное. Лишний хвост, не более. Давай поеду, все равно пить у тебя нечего. А так я хоть пораньше домой вернусь, столько времени своих не видел.
— Наконец-то вспомнил! Босяк, верно говорил про тебя Костя.
— Не ври, они у меня всегда здесь! — Турецкий стукнул себя по груди.
— Развеялся, значит, в Питере? — гнул свое Грязнов.
— Это официальная версия.
— Эх, черт возьми! — Слава потянулся так, что кости хрустнули. — Давно что-то не случалось у нас официальных визитов, а, Саня?