— Почему?
— А потому что тот, кто его нанял, тот его и ликвидирует, когда запахнет жареным. Это мне опыт говорит. А насчет лишних глаз — я не уверен, что копия, даже самая идеальная, может играть сегодня какую-то существенную роль.
— Почему? — снова спросил Наумов.
— При нынешней технике я могу на ваших глазах сварганить любую компрометирующую да хоть бы и вас бумажку. И это все прекрасно знают. А вот оригинал — у вас. И больше ни у кого другого.
— Ну хорошо, — довольно улыбнулся генерал. — Кофе допит, беседа душу согрела, пора гостю и честь знать. Я ухожу от вас с самыми лучшими чувствами, Константин Дмитриевич. Не сочтите за подхалимаж, но я не был уверен, что дело разрешится так скоро и ко всеобщей пользе. Поэтому не слукавлю, если передам благодарность и от имени первого лица, если позволите. — Он поднялся, сложив папочку и сунув ее в карман своего генеральского, сшитого у отличного портного мундира. — Александр Борисович, а ты не проводишь меня до машины? Вы разрешите, Константин Дмитриевич?
— Ну разумеется, — добродушно и гостеприимно напутствовал их Меркулов, провожая аж до дверей приемной, на виду у нескольких сотрудников прокуратуры, ожидавших приема и почтительно поднявшихся при виде Наумова. Он, проходя, кивал им, ласкового пожатия руки удостоил рдеющую Клавдию, тепло еще раз попрощался с Меркуловым.
Пошли к выходу. Телохранитель, повинуясь жесту, несколько поотстал.
— Слушай, скажи мне честно, — негромко сказал Наумов наклонившему к нему голову Турецкому. — Только без бабских этих… Почему вы именно мне решили передать документы? А не в госбезопасность, к примеру? Только ли по той причине, о которой ты сказал там?
— А я сразу, едва мы встретились тогда в отеле, разложил для себя по полочкам интересы присутствующих. И ваш мне почему-то показался самым истинным. Ну а позже — подтвердилось.
— Сами догадались или посоветовал кто?
— Интересное дело! — хмыкнул Турецкий. — А с кем бы вы рискнули по такому делу советоваться?
— Ну… в общем, ты прав, конечно… А в Питере, я тебе скажу, ты добавил кой-кому головной боли! Девки-то хоть ничего?
— Григорий Севастьянович! — Турецкий вскинул руки.
— Молоток! Но вы, когда будете дела оформлять, для суда уже, мой совет, эту, как ее…
— Косенкову?
— Вот-вот. Уберите ее из дела. И тут, как ты сам понимаешь, не только этические соображения…
— Естественно.
— Хорошая, говоришь, баба?
— Вид усталый. По-моему, заездили ее совсем местные мастера. А ведь алмаз дорогого стоит! Не понимают…
— Тем более уберите. Она, как ты говоришь, упоминается в дневниках, да?
Турецкий ничего даже и близко не говорил, но понял, что Наумов конечно же читал уворованный дневник и вот так, исподволь, дает об этом знать. И еще — в развернувшейся игре он является первым лицом. И это тоже следовало твердо усвоить Турецкому. Такого ранга люди просто так ни на что не намекают.
— Вы абсолютно правы, — кивнул Турецкий.
— Ну я ж говорю, что ты — молоток! Считай, что обмен состоялся, а ты честно заработал генерала!..
— Костя, мы не сделали ни одного прокола, — сказал Турецкий, который, проводив генерала до машины, вернулся к себе и соединился с Меркуловым по внутренней связи. — Осталось только ждать подтверждения от одного друга.
— Какой же ты еще мальчишка! — без всякой злости, скорее устало отозвался Меркулов. — Тебе бы все игры, казаки-разбойники… Но держался грамотно. И отвечал по делу. Придется сегодня напомнить генеральному, чтобы он вернулся к твоему представлению. Но ты не очень! И не начинайте загодя праздновать со своим завзятым дружком! Ты меня понял?
— Ага. Он, между прочим, мне так и сказал: обмен. Надо понимать, на полнейшую лояльность?
— Вот когда я наконец решусь-таки и уйду от всех вас на пенсию, ты можешь воспользоваться приглашением и перейти в его структуры. Если они к тому времени еще будут существовать!
— Тогда это произойдет еще очень не скоро, Костя. Я успею состариться.
— Кстати, пока вы там провожались, позвонил тот друг и просил почему-то тебе передать слово «да» и еще одно пожелание: фамилии убрать.
— Понял, и некоторые имена тоже. По просьбе, между прочим, гостя. Мне кажется, он нарочно это сказал, чтоб мы знали: он читал и против огласки не возражает. Значит, я могу действовать дальше?
— Действуй.
— Как думаешь, они снимут хвосты?
— Возьми и проверь. Все. Не мешай работать.
Это была поразительная способность Меркулова все ставить с ног на голову. Но таков уж он был…
Турецкий набрал номер главного редактора еженедельника «События и люди» и попросил секретаршу соединить его с Леонтием Натановичем.
— У него посетитель. Позвоните, пожалуйста, попозже, лучше во второй половине дня.
— Говорит старший следователь Турецкий из Генеральной прокуратуры.
— Извините, минуту…
И сейчас же раздался мужской голос:
— Слушаю вас… Александр Борисович.
— Здравствуйте. Рэм Васильевич, надеюсь, посвятил вас в существо нашего вчерашнего разговора?
— В общих чертах. Но есть ряд сомнений…
— С этой целью и звоню. Чтоб прояснить. Когда вы могли бы подъехать к нам для разговора?
— Может быть, это лучше сделать Зотову? Он все-таки в курсе…
— В деле имеются некоторые нежелательные аспекты, усложняющие ситуацию. Правильнее было бы приехать вам.
— Д-да! Я понимаю, но… время, знаете ли… Все расписано по минутам… Когда же… когда же?… — Он, вероятно, листал или делал вид, что листает календарь и старательно выискивает паузу в своей безумно загруженной неделе. — А вот! Сегодня с двух до трех вас устроит?
— Я на месте, поэтому исходите из своих возможностей.
— Благодарю! Тогда встречная просьба: я сейчас подключу секретаршу и очень попрошу вас продиктовать ей ваш внутренний телефон и прочие ориентиры, чтобы я мог легко вас найти. Извините, до скорой встречи.
Турецкий продиктовал секретарше, что следовало, положил трубку и придвинул к себе ксерокопии рукописей. Он уже представил себе, как должен выглядеть первый кусок текста. Какую нести информацию. И вовсе не собирался свою следовательскую задумку отдавать на откуп журналистам, имеющим особое мнение, индивидуальный подход к общему решению темы, а также ее частностям, и с простотой, достойной лучшего применения, оперирующим с поразительной легкостью такими идиотскими терминами, как «читабельность», «интересабельность» и прочие «хренабельности». Опубликовано будет так, как надо. Это — первое. И второе — фактуру пальцем не трогать. Стилистику — это пожалуйста. Ну а фамилии и некоторые имена Турецкий уберет из текста сам. Для чего он вооружился черным фломастером-маркером, после которого текст будет выглядеть так, будто он прошел военную цензуру сороковых-роковых годов.