Железных дорог поблизости не было. Зимой можно было добраться до ближайшего райцентра, города Рывдя, на санях или мотонартах. Именно в силу своей глубинности у Ильинского учреждения была слава хорошего учреждения, без назойливых психов: бумагу в Верховный суд или на имя самого Генсека послать отсюда было невозможно и немыслимо.

Редкие родственники отваживались навещать своих пап и мам, братиков и сестричек по такому безлюдью и бездорожью.

А вот офицерам КГБ из Пятого управления навещать Ильинское приходилось часто. Они опекали больных, помеченных в блокнотиках галочками, спрашивали, ни черта, впрочем, не понимая в психиатрии и фармакологии, как проходит лечение, очень радовались, когда Кузьмин сообщал, что тому-то и тому-то колют сильный анальгетик, и сильно огорчались, если у кого-то из подопечных начиналась ремиссия — улучшение…

КГБ и МВД были богатыми ведомствами. Офицеры, как правило, были влиятельными людьми, очень занятыми, поэтому прилетали они в Ильинское на вертолете, и предпочтительно на праздники Первое мая и Седьмое ноября, чтобы поддержать дух медперсонала сообщением о премиальных, надбавке, наградных, а то и медальке по случаю торжества или срока выслуги лет.

2. Турецкий, не помнящий родства

Из забытья Турецкого вытащил чей-то грубый окрик:

— Эй, шагай, что ли!

Турецкий и так шагал по длинному коридору, окрашенному зеленой облупившейся краской.

По обе стороны коридора были обитые металлическими листами двери с маленькими окошечками посередине. Но окошечки сейчас были закрыты, так же как сами двери, на которых висели огромные амбарные замки; некоторые были даже заперты на массивные тюремные засовы.

Турецкий еле передвигал ноги. Он был одет в серую арестантскую робу, которая, впрочем, отдаленно смахивала на больничную пижаму.

На кармашке робы на пришитой белой матерчатой полоске было написано шариковой ручкой: «Иванов Сергей Сергеевич».

Контролер-санитар препроводил «Иванова Сергея Сергеевича» в маленькую узкую камеру, которая совсем не напоминала больничную палату.

В углу стояла железная кровать, привинченная к полу, у другой стены — табурет, тоже металлический и тоже крепко приделанный к стене и вросший ножками в цементный пол.

Войдя в камеру, Турецкий удивленно осмотрелся, взгляд его ни за что не мог зацепиться. В камере-палате только желтые стены, выкрашенные масляной краской, маленькое квадратное зарешеченное окно под потолком, умывальник, из крана которого капает вода, и он, человек, одетый в серую пижаму с фамилией Иванов.

Контролер дверь за Турецким не запер, так как через несколько мгновений вошел врач в не слишком свежем белом халате.

Врач внимательно посмотрел на стоящего Турецкого, попросил его повернуться. Турецкий повернулся лицом к двери.

— Ну как наше самочувствие? — ласково спросил врач.

— Я здоров, — тупо уставившись в белый замызганный халат врача, протянул Турецкий.

— Так почему тогда ни хрена не помнишь? — добродушно улыбнулся рыжий врач. — Ну хоть имя-то свое вспомнил?

— Кажется, нет…

— Да-а. Бывает. Ты у нас здесь не один такой — Иван, не помнящий родства, — задумчиво произнес Полетаев. — Не переживай, попробуем восстановить тебе память по моему методу, — усмехнулся врач.

В животе у Турецкого холодной медузой зашевелился страх: «Восстановим? Как будут восстанавливать? Что со мной будут делать?» Турецкий глянул в искрящиеся добротой глаза врача, и страх прошел.

— Очень сложный метод?

— Нет, очень простой, — ответил врач, расплываясь в улыбке. — Знаешь, клин клином вышибается. Вот мы тебя по башке чем-нибудь и шарахнем, да ты не бойся, ты сразу без сознания окажешься. А очнешься — память на месте!

Турецкий тупо соображал, чем его могут бить по голове: камнем, кирпичом, может быть, каким-то специальным медицинским предметом, например, микроскопом? Странный метод… Странное место… Странный я сам… Такое впечатление, что этот человек, который здесь перед врачом, — не я. А кто же тот, который я?

Странно… Все очень странно…

— Сергей Сергеевич, хочу представиться, я, возможно, буду ваш новый лечащий врач. С главврачом вы уже познакомились, не так ли?

— Не знаю… — пробормотал Турецкий.

— Неужели не помните? Вы только что с ним расстались!

— Помню, расстался… — автоматически повторил Турецкий.

— Так… Эхолалия у нас, кажется, — пробормотал себе под нос Федор Иванович Полетаев.

Турецкий сел на табурет, в трех метрах от него на кровать, застеленную дырявым коричневым одеялом, присел Полетаев.

Контролер остался за дверями в коридоре.

— Интересно, дорогой Сергей Сергеевич, в каком году вы родились? — участливо поинтересовался Полетаев.

— Давно, видимо… Кажется, давно, — пробормотал Турецкий.

— А поточнее?

— Кажется, пятьдесят какой-то… Забыл…

— Ну вот, а в медкарте написано, что «амнезия эпохальная», а вы, оказывается, что-то помните! Значит, у вас не полная потеря памяти, не так ли, Сергей Сергеевич?

— Не полная, — тупо протянул Турецкий.

— Ну а как вас зовут? Можете сказать?

— Нет.

— Сергей Сергеевич, это вы шутите! Неужели снова забыли, что вас зовут… — Полетаев вдалбливал слова, словно гвозди, — Иванов Сергей Сергеевич.

— Иванов Сергей Сергеевич, — автоматически повторил Турецкий.

— Ну, вспомнили?

— Не-ет, — протянул-промычал Турецкий.

— Фу-ты ну-ты! Ты что, парень, безнадега, что ли?

— Безнадега… что ли… — повторил за Полетаевым Турецкий.

— Ничего, парень, я врач хороший. Попробуем все-таки тебя подлечить. Я уверен, ты досрочно освободишься. Ведь ты хочешь на свободу?

— На свободу? А я где? — На лице Турецкого появились первые проблески мысли.

— Сергей Сергеевич, ну неужели не помнишь, что только что тебя перевели из ташкентской спецпсихушки к нам, в Ильинское?

— Не помню…

— Ну хорошо, не буду мучить, — сказал врач, поднимаясь. — Попробуем назначить какое-нибудь эффективное лечение, посоветуемся с главврачом и будем лечить тебя как надо, по-настоящему! А насчет клин клином — это я пошутил, — улыбнулся врач.

У Турецкого на губах тоже появилось некое подобие улыбки.

— Ладно, отдыхай. — И Полетаев вышел из камеры.

Дверь за врачом с грохотом захлопнулась, провизжал железный засов.

Турецкий с трудом поднялся с табурета и пересел на кровать.

Взгляд его скользил по стене, а мысли… Мысли, словно волны какого-то едкого серого дыма или тумана, наполняли его мозг и, казалось, плавно, точно клубы дыма, растекались по камере.