— Это Виктор Сорокин, — сказал я, ткнув пальцем в супермена. — Помнишь, кто это?
— Конечно, — кивнул Сережа.
— Давай, Витя, — сказал я, — выкурим по сигаретке и поговорим.
Как всякий приличный супермен, Витя не курил, но к разговору был готов. Собственно, ради этого разговора он и приехал в Москву, позволив Деменку себя уговорить. Дело капитана Ратникова тоже жгло его сердце.
— Я успел поработать с ним только год, — сказал он. — Чего там говорить, человек был душевный. Я и дома у него бывал, и жену его знал… Да она у нас в управлении работала — инструктором по стрельбе. Такое вдруг на нее свалилось!..
— Почему же вы не довели дело до конца? — спросил я без укора.
Он пожал плечами.
— Так ведь прекратили расследование. Как Щербатого убили, так и закрыли.
— А вам известно, — спросил я, — что с тех пор убили еще шесть человек, присутствовавших на месте убийства?
— Нет, не известно, — сказал он осторожно. — И кто же их?
— Как раз над этим мы и работаем, — сказал я. — У вас есть на этот счет какие-нибудь соображения?
Он задумчиво покачал головой.
— Нет у меня соображений. Напрасно это…
— Почему напрасно?
— Ни при чем они.
— А кто при чем?
Он глянул на меня, как бы очнувшись, и заулыбался.
— Так откуда же мне знать, гражданин следователь! Я-то вообще за тридевять земель от всего этого был.
Я кивнул.
— И как вы туда попали? За тридевять земель? Он пожал плечами.
— Пригласили. Я ведь в десанте служил, в диверсионной группе. Вызвали в военкомат, предложили. Наши армяне сколачивали группу, обещали хорошо платить.
— Армяне сколачивали или военкомат? Он усмехнулся.
— Ну вы же знаете, как это делается. Военком на этом, наверное, тоже кое-что получил, а как же. Рыночная экономика ведь. — Тут он вздохнул.
— И не обидели вас армяне? — спросил я.
— Как сказать, — произнес хмуро Сорокин. — Я ведь оттуда сбежал.
— Как — сбежали? — удивился я.
— Своим ходом, — Сорокин усмехнулся. — Я вербовался инструктором в лагеря. Мне людей убивать ни к чему. Какая между ними разница, что армяне, что азербоны эти. Такие же черные, такие же говорливые и платят одинаково. Я ведь их всех до сих пор своими считаю.
— Чего же пошли?
— За деньгами, конечно, — усмехнулся он. — Наобещали ведь горы… А там ни обмундирования подходящего, ни оружия нормального. На третий день меня в бой бросили с ребятами. А как стрельба пошла, там уже пьянеешь, там уже за жизнь свою борешься. Прорвались мы, вошли в их аул, или как там… Старухи плачут, детей на руках держат, старики волками смотрят… Армяне сразу по домам пошли, боевиков разыскивать — крики стоят, плач!.. Они ведь дикие все, что те, что эти. Собрали человек пятнадцать молодых парней и тут же всех расстреляли. Я так и не понял за что.
— Долго вы там воевали?
— Да почти с полгода, — вздохнул Сорокин. — То в заслоне стоим, то на прорыв идем. В этих горах война чисто бандитское дело — засады сплошные, мины…
— А как же ты сбежал? Почему просто не ушел?
— Уйдешь оттуда, как же… Контракт на год, а пунктов о преждевременном прекращении действия не предусмотрено. Они умные, эти вербовщики. На покойниках большие деньги экономят. Из десятка парней до конца года доживают три — пять человек.
— Но ты решил уходить. Почему?
— Кисло стало, — сказал Сорокин уклончиво. — Один гад девочку изнасиловал и потом штыком приколол. Армянин. Наши видели, хотели его на месте кончить, так не дали. Устроили суд, увезли его. Ничего ему не было…
— Вас это возмутило?
— И меня, и ребят. Конфликты начались… Потом, когда одного нашего с пулей в затылке из боя принесли, тут мы задумались. Ну и рванули.
— На ту сторону?
— А куда же!.. Там всего две стороны, гражданин следователь. Нас потом по их телевидению показывали, все про зверства армян расспрашивали. Если по совести, так там не одни армяне зверствуют. Но мы, сами понимаете, говорили то, что они от нас ждали. При другом раскладе они могли нас к стенке поставить, ведь так?
— Скажите-ка, — включился в разговор Сережа, — вы там, в Баку, встречали русских пленных?
— Ну были там ребята вроде нас, — сказал Сорокин. — Нас ведь тоже опять уговаривали воевать, только уже на другой стороне.
— Не встречались ли вам такие фамилии — Тверитин и Чекалин? — спросил Сережа, явно угадав при этом мой вопрос.
Некоторое время Сорокин вспоминал, потом покачал головой.
— Нет, не встречались. Да там, гражданин следователь, под своими фамилиями не ходят.
Я вспомнил, что у меня дома находятся копии документов из личных дел этих самых Чекалина и Тверитина, доставленных нам из ФСК по ходатайству майора Скачкова. Я забрал их домой в папке с бумагами, думая поразмышлять о деле на дачном досуге. Оказалось — кстати.
Я достал из папки фотографии предполагаемых убийц и протянул Сорокину.
— А может, все-таки видели?
Он взял фото в руки, присмотрелся, и по тому, как изменилось его лицо, я понял — мы попали в точку! Сердце мое гулко забилось.
— Видел, — буркнул он. — Эти подонки в Баку охранниками в лагере работают. Зверье, поганки…
— Оба? — спросил я.
— Он кивнул.
— Они ведь кореша! Говорят, в России им делать нечего.
— Это да, — сказал я и откинулся на спинку кресла. Сережа Семенихин довольно улыбался, и я, наверное, тоже.
— Они как-то связаны с делом капитана Ратникова? — спросил Деменок, тоже разглядывая фотографии бывших гэбэшников.
— Самым непосредственным образом, — сказал я. — Это и есть убийцы капитана.
У майора Деменка после этих слов вытянулось лицо, а Витя Сорокин озадаченно раскрыл рот, покачал головой и произнес:
— Вот не знал!..
Гостей мы проводили со всеми почестями, потому что получили от них важнейшие данные. Весь вечер просидели с Сережей у меня дома, планируя дальнейшие действия. На следующее утро я едва дождался появления начальства. За отсутствием Кости Меркулова, занявшегося социальными провокациями, мое дело курировал второй заместитель генерального прокурора тоже бывший мой коллега по городской прокуратуре, Пархоменко Леонид Васильевич. Я ворвался к нему в кабинет, когда он только снимая плащ, вешая его в шкафу.
— Леонид Васильевич, нужна дипломатическая акция, — начал я с ходу.
Он пренебрежительно скривился. Наши отношения складывались по-разному, прямых конфликтов не было, но он представлял другую, не меркуловскую культуру, И потому сблизиться мы не могли принципиально.