Он уже справился с растерянностью и выжидающе подтвердил:
— Это я, так.
Турецкий предъявил удостоверение. Назвался:
— Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Турецкий. — Назвал спутников: — Сотрудник МУРа капитан Софронов. Следователь Мосгорпрокуратуры Косенков. Следователь Иркутской областной прокуратуры Мошкин.
Крумс побледнел. Правильнее даже было сказать — обмер. Веснушки высыпали на обескровленной коже его лица — лицо словно бы покрылось рябью.
— Можно войти? — спросил Турецкий.
Крумс попытался сохранить самообладание, и ему это почти удалось.
— А разве я могу вам сказать «нельзя»?
Он укоротил цепь, с которой рвалась, задыхаясь от злобы, крупная овчарка, и кивнул в сторону крыльца:
— Проходите.
— Кроме вас, в доме кто-нибудь есть? — спросил Турецкий.
— Никого нет. Так. Сыновья в Москве, учатся. В МГУ. Младший на третьем курсе, у старшего — диплом.
— А жена?
— Она уехала, в Черемхово. Проведать родителей. Так. Вернется завтра утром.
Странно, подумал Турецкий. Человек родился и всю жизнь прожил в Сибири, а акцент есть — все эти «так», еле заметные, но все же заметные, интонационные сдвиги. Неужели сам артикулярный аппарат, какая-то особинка в устройстве голосовых связок уже с самого рождения предрасполагают к акценту?
— Вы говорите по-латышски? — поинтересовался Турецкий.
Крумс удивился неожиданному вопросу:
— Говорю. Конечно. По-латышски я научился говорить раньше, чем по-русски. Матушка всегда говорила со мной только по-латышски. У нас дома все говорят по-латышски, даже жена. Как я могу не говорить по-латышски? Это язык моей родины.
«Теперь все понятно», — отметил Турецкий.
— Вы считаете Латвию своей родиной? — спросил он.
— Как я могу не считать ее своей родиной? Она есть моя родина.
— Почему же вы не вернулись, когда возвращение разрешили?
— Я был очень молодой. Куда я мог ехать с больной матерью? А потом родились дети. Мне некуда было ехать. Но я надеюсь, что это когда-нибудь произойдет.
«Но не так скоро, как тебе хотелось бы», — подумал Турецкий.
Из просторной прихожей на второй этаж вела широкая лестница из светлого дерева, покрытого лаком. Одна из дверей — в комнаты первого этажа, другая — на веранду. Посреди обширной теплой веранды с высокими, в двойных рамах, окнами стоял овальный стол, покрытый льняной скатертью, и шесть стульев. Сюда и провел Крумс своих нежданных и нежеланных гостей.
Кроме входной, из прихожей, на веранде была еще одна дверь. Турецкий заглянул. За дверью оказалась комната, обставленная, как гостиничный полулюкс: тахта, два кресла, небольшой письменный стол, тумбочка, шкаф.
— Это комната для гостей, — объяснил Крумс. — Прошу, садитесь.
Они расположились за столом, и веранда сразу стала похожей на загородный ресторан, в который только что зашли продрогшие на весеннем ветру посетители и молча ждут, когда официант оживит напитками и закусками пустой стол.
— Я готов слушать, — не выдержал молчания Крумс.
— Извините, задумался. — Турецкий внимательно на него посмотрел. — Антонас Ромуальдович, у вас серьезные проблемы, вы это знаете?
— Проблемы? Я не знаю этого.
— Груз у вас?
Он не понял:
— Какой груз?
— Партия лития. Сто ампул и двадцать капсул.
На его лице вновь словно бы вспыхнула рябь.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответил Крумс, с усилием выдавливая из себя слова.
— С кем вы встречались в субботу во второй половине дня?
— Я ни с кем не встречался.
— Куда вы с ними ездили?
— Я никуда и ни с кем не ездил!
— Кому вы звонили сегодня в 14.15?
— Я никому не звонил!
— Кто приезжал к вам сегодня между тринадцатью и четырнадцатью часами на белой «Волге» тридцать первой модели?
— Я не понимаю, о чем вы говорите! — В голосе Крумса явственно прозвучало отчаяние.
— Что он вам привез?
Крумс молчал.
— Кто должен к вам приехать сегодня в двадцать два часа? Что эти люди должны у вас взять?
Мертвенная бледность не сходила с лица Крумса.
— Гражданин Крумс, вы арестованы. — Турецкий передал ему через стол, через Софронова, постановление об избрании в качестве меры пресечения содержание под стражей — это постановление Турецкий приготовил загодя, еще в гостинице, предвидя возможность такого оборота событий.
Крумс внимательно прочитал постановление. Перечитал еще раз. Положил на стол и тут же вновь схватил и впился в него глазами.
Турецкий терпеливо ждал. Нужно было дать ему время хоть немного освоиться с этой новой, страшной, неожиданно разверзшейся перед ним действительностью. Если продолжать допрос так же, как Турецкий его начал, вполне можно было вогнать Крумса в ступор, и тогда он будет лишь тупо смотреть, слушать и не понимать услышанного. А Турецкому не нужен был сейчас человек, раздавленный свалившейся на него катастрофой. Ему нужно было, чтобы Крумс владел собой и сумел справиться с ролью, которую Турецкий для него приготовил.
19.30.
Через два с половиной часа здесь будут Гарик и его люди.
Наконец Крумс оторвал взгляд от постановления на арест и перевел его на Турецкого. В глазах его затеплился слабый огонек надежды.
— Здесь не указана статья, по которой меня привлекают.
— Не указана, — согласился Турецкий. — Какая там появится статья — это сейчас зависит только от вас. Вы понимаете, о чем я говорю?
Крумс не ответил.
— Боюсь, Антонас Ромуальдович, вы не совсем ясно представляете, в каком положении оказались. Я помогу вам это понять. Вы, вероятно, думаете, что в постановлении будет поставлена статья 78-я. Контрабанда. От трех до десяти лет. И рассчитываете, что раз вы были не на первых ролях и раньше не имели судимости, суд определит вам наказание если не по минимуму, то и не по максимуму. Может быть, это будет и так А может — совсем по-другому.
— Как? — спросил Крумс.
— А вот как Статья 89-я или 92-я. Хищение государственного имущества в особо крупных размерах. От пяти до пятнадцати лет.
— Но я не расхищал государственное имущество! Я уже больше четырех лет не работаю на заводе!
— А раньше? — спросил Турецкий. — По этим статьям срок давности — десять лет. А может быть и совсем скверно, — продолжал он. — Статья 64-я. Измена Родине.