Лишь высокий, Ряжских, оцепеневший от неожиданности, покорно дал надеть на себя наручники.
Между тем Гарик перемахнул через двухметровый забор, разделявший дворы. Турецкому удалось одолеть преграду лишь со второй попытки. Он увидел, как Гарик взмыл над вторым забором, таким же двухметровым, и понял: тут его не достать. Он ринулся на улицу. Но калитка была заперта. Пока Турецкий возился с засовами, Гарик, выскочив на Речную уже из третьего двора, успел отбежать метров на пятьдесят, и расстояние между ним и Турецким быстро увеличивалось.
«Уходит! — с отчаянием подумал Турецкий. — Уходит!..»
И тут прозвучал выстрел.
Стрелял Косенков. Скатившись при первых звуках команд с лестницы, он заглянул на веранду, увидел зияющую дыру в раме и устремился на улицу, в огиб ошалело сидящего на полу Мошкина, перепуганного Крумса и копошащихся над Петраковым оперативников.
Фигура Гарика была отчетливо видна на фоне ярко освещенного универсама, возле которого стояло несколько машин припозднившихся покупателей. Не раздумывая, Косенков плюхнулся на схваченную вечерним морозцем землю, поставил локти в упор, как на учебных стрельбах, поймал на мушку Гарика и, задержав дыхание, плавно нажал на спуск.
Выстрел взбеленил всех собак в округе.
У Гарика словно бы подломилась нога. Он с размаху рухнул на асфальт, но тотчас вскочил и побежал дальше, сильно прихрамывая.
«Теперь не уйдешь! — подумал Турецкий и поддал сколько было мочи, чувствуя, что у него вот-вот выскочит из груди сердце. «Курить надо меньше! — обругал он себя. — И пить тоже!.. Все равно не уйдешь!»
Но на этот раз удача была на стороне Гарика. Она явилась ему в виде водителя красного 41-го «Москвича», который завел двигатель, но не спешил отъехать: высунувшись из машины, вглядывался в темный коридор улицы, пытаясь понять, что там происходит.
Поравнявшись с «Москвичом», Гарик рывком вышвырнул водителя на асфальт, вскочил на его место и дал полный газ. Машина быстро ушла от универсама и, взвизгнув колесами, скрылась за поворотом.
Турецкий рванул обратно. Добежав, из последних сил, до милицейского «жигуленка», приказал:
— Передать дежурному по городу: немедленно перехватить красный «Москвич» сорок первой модели. За рулем — преступник. Фамилия — Тугаев. Приметы: тридцать лет, смуглый, в джинсах, в черной кожаной куртке, ранен в правую ногу. Номер машины не разглядели. Перекрыть все выезды из города, сообщить на вокзал и в аэропорт!
Только тут он позволил себе перевести дух.
Возле калитки Крумса стояли Софронов, Мошкин и Косенков и оживленно, с не схлынувшим еще возбуждением, обсуждали случившееся.
— Все-таки ушел! — сообщил Софронов Турецкому, будто Турецкий этого не знал.
— Ничего, далеко не уйдет. Ну что, Иван Степанович, оплошал маленько? — спросил Турецкий, выслушав рассказ о том, что произошло в доме в его отсутствие.
— Дак кто ж думал! — смущенно отозвался Мошкин. — Прыгучий, гад. Как блоха!
— В другой раз будешь думать.
— Дак уж точно — буду.
— А как я его? — спросил Косенков. Его прямо распирало от гордости. — Я же говорил, у меня из положения «лежа» лучше всего выходит!
— «Лучше всего»! — передразнил Турецкий. — Если не считать того, что был приказ не стрелять.
— А я не знал. Вы же отправили меня наверх.
— А то, что ты теперь не следователь, а свидетель — об этом ты не подумал? — хмуро спросил Турецкий. — Я обязан отстранить тебя от дела.
— Ну и отстраняйте! — буркнул Косенков. — По крайней мере, у нас есть теперь шанс, что он не уйдет.
— Пошли в дом! — кивнул Турецкий.
На веранде их ожидали немного пришедший в себя Крумс и оперативники. На полу, у стены, сидели Ряжских и Петраков, скованные наручниками.
Турецкий кивнул оперативникам:
— Этих — в следственный изолятор. Иван Степанович, поезжай с ними. Оформишь арест. Завтра допросим.
— В чем нас обвиняют? — спросил Ряжских.
— В соучастии в убийстве генерального директора АОЗТ «Кедр» Барсукова.
— Я не имею к этому никакого отношения! — запротестовал Ряжских.
— Разберемся, — пообещал Турецкий.
— Меня вы тоже арестуете? — спросил Крумс, когда арестованных увели.
Турецкий подумал и сказал:
— Нет.
— Будете проводить обыск?
— Нет.
Софронов и Косенков с недоумением на него посмотрели.
— Антонас Ромуальдович, побудьте немного на кухне, — обернулся Турецкий к Крумсу. — Нам нужно с товарищами кое-что обсудить.
— Да, конечно, — закивал Крумс и вышел.
— Мы в самом деле не будем его брать? — переспросил Софронов.
— В самом деле.
— И обыскивать не будем?
— Не будем.
— Но он может скрыться, — предупредил Софронов.
— Да куда он скроется!
— Может перепрятать валюту, — сказал Косенков. — Переправит с женой к какому-нибудь дальнему родственнику в Черемхово — ищи!
— Не исключено, — согласился Турецкий. — Но нам придется на это пойти.
Он объяснил: Крумс — мелкая рыбешка, а нужен — завод. Там — акулы. Даже если Крумс припомнит отдельные эпизоды хищения платины и золота, подтвердить его показания другими уликами будет невозможно. Их нужно брать с поличным. А для этого Крумс должен вернуться на завод и отслеживать всю неучтенку. У начальника отдела сбыта есть такая возможность. Когда наберется достаточно фактов, можно будет проводить аресты и обыски. Обыскивать сейчас дом Крумса — значит, вызывать понятых. Старый город — почти деревня, ничего не скроешь. Могут пойти слухи и дойти до «Четверки».
— А это нам совершенно не нужно, — заключил Турецкий.
— Значит, нужно будет отдать и это? — кивнул Косенков на пачки долларов, рассыпанные по столу.
— Да. Он должен передать их коммерческому директору — так, как делал всегда. Мы перепишем номера купюр. И если найдем при обыске — от такой улики не отопрешься.
— А если они успеют потратить? — спросил Косенков.
— Не успеют. Что-то да останется. Интересно, как ты сумеешь потратить сотню тысяч баксов за полтора-два месяца?
— А если вывезут за границу?
— А вот за этим мы будем следить.
— Ты уверен, что Крумс будет на нас работать? — поинтересовался Софронов.
Турецкий кивнул:
— Да. У него нет выбора.
Пригласили Крумса. Выслушав Турецкого, он, не раздумывая, согласился на все условия.
— Вот мы к чему-то и пришли, — констатировал Турецкий. — А теперь — к делу.