— До ваших отношений, Константин Дмитриевич, нам, конечно, далеко, сами понимаете, время не то, молодежь пошла, знаете ли... Да и Ирка не похожа, по-моему, на княгиню Волконскую, которая, если помните, кинулась за своим мужем в Сибирь. От Ирки такого не дождешься.
— Знаешь что, дорогой мой, — ласково улыбнулся вдруг Костя, — а пошел бы ты со всеми своими розыгрышами...
— Ну вот, — принял оскорбленный вид Турецкий, — в кои-то веки вызовешь начальника на откровенный, душевный разговор, как тебя сразу же отсылают по известному адресу!
— Ну если вопрос стоит таким образом, что ж. — Костя снял телефонную трубку и, зажав микрофон ладонью, сказал, глядя поверх очков: — Я вызываю срочно машину, время еще есть, мы заезжаем на Фрунзенскую, едем в загс, кажется, это где-то в районе Пироговки, неподалеку, и вы в моем присутствии подаете заявление. Ну, вызываю машину?
Турецкий онемел.
— Так ведь... Отчего ж не подать? Подать всегда можно. Но разве в этом дело? Сегодня у нее — да, а завтра? Наверное, ее устраивает такое положение, — попробовал было снова заморочить он голову Косте.
А Костя, покачав трубку в ладони, небрежно бросил ее на аппарат и после паузы сказал:
— Не в ней, дорогой мой, дело, а в тебе. Это тебя устраивает вольная жизнь. Потому что ты уверен: она рядом, никуда от тебя не убежит... ибо ей некуда бежать, а ты об этом никогда не думал... и она тебя поддержит, выручит, даже раны твои боевые залечит, чего ж тебе еще?
Костя сказал это таким спокойным и чуточку печальным голосом, что у Саши перехватило дыхание. Боясь все испортить какой-нибудь глупой шуткой, он только молча вздохнул.
— Я бы тебе вот что посоветовал. Езжай-ка ты домой и проведи вечер с ней вдвоем. Машину я тебе подошлю. На тот случай, если княгине захочется вдруг проводить тебя в Сибирь. До Домодедова. И запомни, пожалуйста, у тебя отличная толстая кожа, она быстро затягивает даже ножевые и пулевые отверстия. А у Ирины кожа нежней, она женщина, а с ними случается, что неловко сказанное слово может сделать рану пострашней пулевой, которая не затянется, как ты ее потом ни лечи. В общем, вали отсюда, надоел.
В Листвянке было пронзительно светло от солнца. Отражаясь в байкальской воде, оно било с такой силой, что все вокруг казалось залитым сияющим серебром. Сразу заболели глаза. Машков понимающе хмыкнул и протянул Турецкому солнцезащитные очки.
— Тут без этого нельзя, ослепнуть можно.
— Да, красота потрясающая. А что, разве Байкал у вас не замерзает? — спросил Саша.
Вообще-то замерзает, но нынче весна теплая, ранняя. То ли еще будет! — пообещал майор. — Ну, давайте сходим позавтракаем. Николай Николаевич, — нагнулся он к водителю, — ты как, с нами пойдешь или домой? В принципе ты нам сегодня больше не нужен, решай. — Шофер что-то сказал, и майор махнул ладонью. — Езжай, мы дадим знать.
Машина развернулась и укатила обратно в тайгу. А Турецкий с Машковым поднялись по недлинной улочке на высокий берег, где стояло вполне современное, в окружении одноэтажных деревянных домов за высокими заборами, здание гостиницы, где был и ресторан. Вот, оказывается, и сюда дошла цивилизация? Оно конечно, Байкал, туристы, их теперь стало особенно много из-за рубежа, вот и обслугу приходится держать соответствующую.
Ковры, пальмы в кадках, высокие зеркальные окна, лаком покрытое дерево, бронза... Пахнуло чем-то старым московским, что уже, к сожалению, отошло, а где-то и умерло. Вроде «Гранд-отеля», старого «Савоя». Официант был под стать этой удачной старинной копии. Вежливый, предупредительный, он не удивился столь ранним посетителям, порекомендовал омулька на закуску, а на горячее — по желанию: мясо, птица, рыба? Оленинка есть, кабанчик, можно тетерочку в сметане, желаете — хариуса запечем с картошечкой... Господи! — взмолился Турецкий. — Разбуди меня! Где я?
Машков взял на себя руководство.
— Как насчет омулька? — спросил он провокаторским тоном. — На море все враз выветрит. Рекомендую. — И, не дожидаясь ответа, показал: — Графинчик. Ну, харьюз нас впереди ждет, поэтому давайте-ка котлетки из оленины отведать гостю предложим. Ну и я за компанию. Насчет птицы сомневаюсь. Дробь потом из зубов выковыривать, сказал серьезно. Но официант оценил шутку:
— Эт-то бывает!
— И еще прошу, времени у нас как раз до прихода «Ориона», потому, как говорится...
Понял, — элегантно склонил голову набок официант.
А он, этот майор, оказался вполне свойским, добродушным парнем и не имел никаких иных мыслей, кроме как хорошо встретить и угостить по-сибирски, по-байкальски, тоже хорошего человека из Москвы, который вот прилетел да так и улетит через день-другой и вряд ли когда вспомнит, что бывал в этих краях. Так пусть хоть что-нибудь останется на память. Нормальное, ненавязчивое гостеприимство — много ли вообще человеку надо? Он и сам, этот майор, отдыхал от трудов своих, пользуясь благоприятным случаем, когда еще выпадет возможность просто посидеть в застолье, поговорить с информированным приезжим человеком, тем более следователем по особо важным! И он откровенно и без всяких подковырок и двусмысленностей задавал прямые вопросы, на которые было очень легко так же прямо и отвечать — про все, но, главным образом, конечно, а что же дальше, дальше-то куда?
Они как-то незаметно перешли на «ты» — Миша, Саша, — поскольку были примерно одного возраста. Сблизил и очень вкусный завтрак, о котором Турецкий еще недавно не мог и мечтать.
Разговору хватило на весь завтрак и путешествие до пирса, где только что пришвартовался довольно крупный катер со всякими непонятными лебедками и антеннами на крыше рубки. Это и было местное гидрографическое судно «Орион».
Капитан судна, или как он сам себя представил — шкипер, оказался крепким седовласым мужиком с лицом, иссеченным задубевшими под байкальским баргузином морщинами. Поздоровавшись и более ни о чем не справляясь, он вынул пробку из никелированной трубы переговорного устройства и произнес в нее:
— Антипыч, заводи, в море пойдем.
Под ногами затарахтело, забухало, потянуло запахом солярки, высокий нос катера вдруг побежал вдоль горизонта, и Турецкого мягко качнуло. «Орион» отвалил от пирса.
Без очков было бы, конечно, худо. Все вокруг сияло и искрилось, вода приобрела совершенно фантастическую прозрачность и нежную зеленоватую голубизну. Наклонившись над бортом, Саша посмотрел в воду и обомлел: было ощущение, что днище катера в буквальном смысле ползет по камням. Машков с улыбкой сказал:
— Под нами шесть метров глубины. Но и на десяти будет то же ощущение. Брось в воду монетку — и увидишь, как она ляжет на дно. И даже в размерах не изменится. Во фокус! Такая вода чистая, как линза. Сейчас выйдем в море и пойдем наверх. Тут недолго, часа три с небольшим.
— А почему вы все говорите — море?
— Ну а как же, — с уважением в голосе сказал майор. Мы батюшку иначе и не называем. Байкал-батюшка! Славное море... Это у нас в крови.