— Нет-нет, что вы, — заверил следователя Юдин. — Я ведь понимаю. Обещаю вам, что никуда не уеду, пока вы не разрешите.
На этом — к огромному счастью Юдина — допрос был закончен. К своей машине Юдин летел как на крыльях. В долю секунды ворвался он в салон и захлопнул за собой дверцу. И тут случилось нечто такое, что едва не стоило нервному Юдину жизни.
— Сиди смирно и не двигайся, суслик, — услыхал он у себя над самым ухом знакомый, неприветливый голос.
Юдин вздрогнул, да так сильно, что чуть было сам не напоролся на нож. Посмотрел в зеркальце заднего обзора и поежился, как будто ему внезапно стало холодно. И тут же в голове у Юдина пронеслась мысль — вот она! Та самая расплата, о которой он не раз думал долгими зимними ночами, лежа в горячей постели, изнывая от жажды и бессонницы.
— Дашко? — произнес Юдин хриплым, подрагивающим голосом. — Что ты здесь делаешь?
— Мне нужны бабки, — сказал Дашкевич, хищно, как затравленный зверь, оглядываясь. — И ты мне их дашь.
— Но… — Юдин нервно сглотнул слюну. — Но у меня их при себе нет…
— Врешь, суслик. Ты всегда таскаешь с собой лавэ, чтобы пускать пыль в глаза всяким лохам. Даже не думай тихариться.
Острый кадык Юдина вновь дернулся. «Лучше отдать ему все, чем лишиться жизни», — пронеслось у него в голове.
— Хорошо, — выдохнул Юдин. — Я отдам тебе все, что у меня есть. — Он осторожно, стараясь не делать резких движений, сунул руку во внутренний карман пиджака и достал бумажник. Протянул его через плечо Дашкевичу. — Вот, возьми.
Дашкевич убрал от шеи Юдина нож, взял бумажник, раскрыл его и пересчитал наличность.
— Всего пять сотен, — недовольно сказал он. — Есть еще?
Юдин, обливаясь потом (теперь ему вдруг стало жарко), покачал головой:
— Нет, здесь все. Клянусь здоровьем.
Некоторое время Дашкевич молчал, словно раздумывал над тем, верить Юдину или нет. Потом сказал:
— Ну смотри, суслик. Будешь глупить — здоровье тебе больше не понадобится. Усек?
— Усек, — с готовностью кивнул Юдин.
Дашкевич усмехнулся:
— Молодец. Слыхал уже, что обо мне базарят?
— Нет, — покачал тощей головой Юдин. — Знаю только, что ты в бегах.
— От кого телега? — подозрительно спросил Дашкевич.
— От Дубинина. Он звонил мне, сказал, чтобы я был поосторожней и чтобы держал язык за зубами.
Дашкевич усмехнулся:
— Хороший совет. Не был бы я таким дураком, не бегал бы сейчас по Москве, высунув язык, как та жучка.
— А что с тобой случилось? — робко поинтересовался Юдин, решивший проявить участие и тем самым втереться в доверие к бандиту.
— Базарил много, — просто ответил Дашкевич. — Вот и решил мне босс язык подкоротить. Со всех сторон меня обложил. Теперь ни бабла, ни хазы — хоть подыхай. Да еще менты на хвосте висят.
— Менты? — насторожился Юдин. — А про ментов откуда знаешь?
— Сам видел. — Дашкевич цыкнул губой. — Пасли они меня возле дома. Кое-как ушел. Не знаю теперь, кого больше бояться — ментов или босса.
Дашкевич вновь усмехнулся своей неприятной звериной усмешкой.
— Подожди… — тихо, с замирающим от нехороших предчувствий сердцем проговорил Юдин. — Это что же? Выходит, менты обо всем знают?
Дашкевич нахмурил лоб, покачал головой и очень серьезно ответил:
— Вряд ли. Откуда им знать? Догадываются — это да. Но одними догадками клиента не обложишь — не та контора. Тут доказательства нужны. Или чтобы какой-нибудь суслик стуканул. Но суслики-стукачи долго не живут, это любому пионеру известно. Да?
Дашкевич хрипло хохотнул, и Юдин, услышав этот зловещий смешок, чуть не умер от ужаса.
— Да не менжуйся ты, суслик, — «успокоил» его Дашкевич. — Прорвемся как-нибудь. Мне бы только денег с децл раздобыть. Смоюсь из Москвы, залягу где-нибудь в Мухосранске на год-другой. Отлежусь, глядишь, и забудет обо мне босс. — Дашкевич почесал ножом лоб и добавил, чуть повысив голос, с напускной веселостью: — А может, и не будет его к тому времени, босса-то! Работа у него опасная, на такой долго не живут. И будем мы с тобой, суслик, свободны, как в трусах пятьдесят шестого размера.
Однако обещание грядущей свободы не слишком-то обрадовало Юдина. Тем более его насторожило желание Дашкевича «раздобыть денег». Юдин чувствовал, что этим разговор с бандитом не ограничится, и мрачные предчувствия его не обманули.
— Слышь, суслик, — вновь обратился к нему Дашкевич. — У тебя ведь лавандоса, поди, много, а?
— Откуда? — прогнусавил Юдин. — Думаешь, Канунникова много мне платила?
Нож вновь оказался возле горла Юдина.
— Ты мне тут кончай байду сливать, — строго сказал Дашкевич. — Я знаю, что за твою депутатскую суку тебе хороший куш отвалился. Иначе бы ты ее нам не сдал. Сколько тебе заплатил Дубинин?
— Немного, — чуть не плача, проблеял Юдин. — Честное слово, немного.
— Сколько? — сухо повторил свой вопрос Дашкевич.
Юдин прикинул в уме, какую сумму можно назвать, чтобы бандит поверил, и сказал:
— Три тысячи грина.
Дашкевич отрывисто и хрипло рассмеялся.
— Так я тебе и поверил, — сказал он. — Да за такой мизер ты бы и мать родную не сдал. А за депутатшу ты получил десять косарей — не меньше. Угадал я, а?
Мысли проносились в голове Юдина с лихорадочной быстротой. С одной стороны, отпираться было опасно, тем более что бандит был совсем недалек от истины, ибо получил Юдин даже не десять, а двадцать тысяч долларов. С другой — засвечивать большую сумму Юдину не хотелось, он по собственному опыту знал, как заводятся бандюганы от цифр. Если выражаться поэтически — их алчность подобна тлеющему огню, который от произнесенной вслух суммы раздувается в могучее пламя, испепеляющее все вокруг.
И Юдин решил продолжать юлить — на свой страх и риск.
— Откуда, Дашко? — взмолился Юдин. — Я таких денег в глаза-то никогда не видал!
— И не увидишь, если будешь и дальше эту телегу прогонять, — свирепо процедил сквозь зубы Дашкевич. — Нечем будет смотреть, понял? Потому что глаза я тебе вырежу. Мне терять нечего — ты знаешь. Я тебе сейчас башку отрежу и сожру ее сырой, а потом уйду, и ищи-свищи меня. Так что заводи свою колымагу и поехали.
— Куда поехали? — не понял Юдин.
— Туда, где ты прячешь лавэ. Не боись, баклан, много я не возьму. Десять косарей — мне, остальные — тебе. Не нищим же тебя, в натуре, оставлять.
Он вновь засмеялся, и этот гортанный смех отозвался в душе Юдина, подобно тревожному набату, который предвещает скорую погибель. Но деваться было некуда, и Юдин скрепя сердце завел машину.