Завадский задумчиво обсасывал ребрышки вяленого леща.
— В аэропорту, говоришь? А чего он не на тачке приехал? Ты рассказывал, что он на «вольвешнике» туда-сюда мотался.
— Ну не знаю. Может, торопился. А что? Какая разница: на тачке или самолетом?
— Так ему же Сомборская «Вольво-ХС70» с барского плеча отстегнула. Это еще в его первую, так сказать, ходку к Берцуллони. Машина, правда, была оформлена на холдинг, иначе Калаш ее бы не взял. Но генеральная доверенность была на его имя.
— Ну и что?
— И где же она теперь? Машина-то не из дешевых. Даже если ее просто вернуть Соболю, он будет рад. Он денежки считать умеет. А может, Калаш ее грохнул по дороге? Вот тебе и компромат — ДТП. А вдруг еще и с жертвами? — размечтался Кириллыч.
— А постой-ка… Егор ведь из Франции звонил, сообщал, когда приехать собирается. И говорил… Говорил, что едет на машине, точно! Чтобы, значит, не встречали его. Точно! А потом снова перезвонил по мобиле, сообщил, что летит рейсом таким-то… Я и забыл!.. Так давай, Кириллыч, выясни! У тебя каналы есть. Может, на этой теме вернешься к нам? Сдается мне, хозяин в Семенове жутко разочарован.
— Ну еще бы! После нападения троих придурков на «важняка» Генпрокуратуры я бы тоже в нем разочаровался, — заметил Завадский.
Первые недели после нападения Егор провел в больнице. Рана оказалась глубокой, и, что самое страшное — у него отказали ноги. Врачи говорили, что поврежден какой-то нерв, что, возможно, он и поднимется, но на это нужно время, время и еще раз время. А еще массаж, упражнения, терпение и снова — время. Селин находилась возле него каждую свободную минуту. Приходили, разумеется, из полиции, задавали вопросы. Егор отвечал, что не знает никого из нападавших. Он не стал говорить о Максе, потому что в первый же день его пребывания в больнице на улице Селин подкараулил незнакомый парень в черной кожанке и пригрозил ей расправой, «если Каляш сболтнет что-нибудь лишнее».
И Егор молчал. Через полмесяца его выписали, Селин вывезла его из здания больницы в инвалидной коляске. Они тотчас попали под объективы фотокамер. Газетчики выкрикивали вопросы:
— Мсье Каляшникофф, с вашей карьерой гонщика покончено?
— Русская петарда погасла?
— Кто на вас напал?
— Кто вас сопровождает?
— Это ваша невеста?
Вспышки, еще и еще… Селин быстро вкатила коляску в карету «скорой помощи», машина повезла их к гостинице. Но и там ждали репортеры. Егор впервые ощутил тяжкое бремя известности. Беспомощный, он не мог уйти. Не мог просто отвернуться — травма ограничивала подвижность.
Наконец они оказались в его номере. И потянулись нескончаемо длинные часы, дни, недели…
Конечно, звонила мать, плакала, просила разрешения приехать, чтобы ухаживать за ним. Пришло письмо от Катюхи, та тоже напрашивалась в сиделки. Олеся Викторовна требовала, чтобы он возвращался домой: здесь врачи лучше, и уход будет по высшему разряду… Позвонил Соболевский, как бы тоже предложил Егору вернуться на лечение на родину. Но в голосе олигарха слышался такой страх, что Егор согласится, что тот немедленно отказался.
Собственно, врачи были не нужны. Нужно было время и усилия. Усилия и время!
Он изводил себя гимнастикой — двадцать упражнений каждый час; он всерьез занялся медитацией — Селин нашла какого-то индуса, который научил Егора концентрировать волю. Кроме того, индус делал Егору массаж, совершал какие-то пассы над спиной с длинным красным шрамом… Приносил снадобья, настои неведомых трав.
И все это время рядом с ним была Селин. Она была ему и матерью, и сестрой милосердия, и сиделкой, и возлюбленной. Она мыла его, кормила, пела песни, отдавала свою любовь, не позволяя ощущать себя инвалидом, опускать руки, унывать. Она смеялась каждому пустяку, радовалась каждой самой маленькой победе над болезнью…
Она стала его опорой, защитой, смыслом жизни. Она сама, сама! сделала ему предложение, попросила его стать ее мужем… В тот момент он едва сдержал слезы. И ответил, что это счастье возможно лишь в том случае, если недуг оставит его.
И наступил день, когда Егор встал на ноги. Они были слабыми, как у новорожденного олененка, дрожали и подгибались, но он чувствовал их! Они ему повиновались! Все остальное — дело техники!
Новые упражнения, плавание, массаж — все началось снова, на другом уровне сложности.
А затем наступил день, когда он пришел в «конюшню» Берцуллони, сел за руль болида и вскоре снова ощутил полную власть над машиной.
Это был самый счастливый день его жизни. Он словно родился заново. Пилоты, механики, сам Берцуллони — все аплодировали ему!
Потом были переговоры с Соболевским. Тот отказывался верить, что Егор опять в форме. Пришлось снимать целый фильм, отсылать патрону. Потом он несколько раз съездил в Москву, участвовал в кольцевых гонках, чтобы Соболевский снова сделал на него ставку.
И олигарх сдался: преимущество Егора над вторым пилотом отечественной команды было очевидно. Начинался новый чемпионат мира по «Формуле». И впервые один из ее этапов должен был состояться в России. Сложные переговоры Соболевского и Берцуллони о создании новой «конюшни» под новым названием, условия договора, определяющие участников с той и другой стороны, — все это не касалось Егора. Он уже был первым пилотом новой команды. И тренировался неистово, поражая своей исступленностью самого Берцуллони. Он чувствовал, что готов к сражению как никогда. Несчастье, приключившееся с ним, словно заново открыло для него жизнь. Ее радости, ее возможности.
И вот когда будущее вновь засверкало радужными красками, что-то произошло с самой Селин. Она замкнулась, как-то потускнела, стала неразговорчива. Что-то тяготило ее, но на все его расспросы девушка упорно не отвечала.
И самое непонятное: теперь, когда они могли пожениться, она категорически отказалась выйти за него замуж.
Может быть, она надломилась, устала от этой тяжкой ноши — вытаскивать из беды беспомощного инвалида… Может, она отдала ему столько душевных сил, что на себя ничего не осталось?
Егор задавал себе бесконечные вопросы, разглядывая по ночам бледное лицо с сомкнутыми ресницами, и не получал ответов.
Селин лежала, стараясь, чтобы не дрогнули ресницы, чтобы не сбилось дыхание, чтобы склонившийся над нею мужчина не заметил, что она не спит. Она редко теперь спала спокойно. Забывалась иногда коротким сном, почти всегда со сновидениями.
В этих снах она видела себя маленькой девочкой из небольшого городка, ученицей музыкальной школы со скрипочкой в руке. Потом взрослеющей барышней, подающей надежды юной певицей. Она видела в снах маму, папу, сестру, бабушку — все свое семейство, которое не знает, что произошло с их любимицей.
А произошло следующее: после окончания школы она уехала поступать в музыкальное училище в большой, шумный город. И оказалась там одна, без поднадоевших своей опекой домочадцев. И окунулась в шумную, почти столичную жизнь с дневными занятиями и работой по вечерам в одном из городских ночных клубов. Работу нашла однокурсница. Это было шикарное место, куда требовалась певица. Был нешуточный кастинг, ее взяли. И что же было не жить как живется? Учиться, работать, встречаться с мальчиками? Но нет, в юности всегда хочется большего! И когда один из посетителей клуба — солидный мужчина с золотой печаткой на пальце — предложил ей годовой контракт в Париже (в самом Париже!), она, не раздумывая, согласилась. Оказалось, что мужчина занимается ресторанным бизнесом, держит ресторанчик с варьете, солисткой которого и предложено было ей стать. Конечно, она потребовала каких-то гарантий, свидетельств. Гарантии предоставил директор клуба, как выяснилось давний друг бизнесмена. Он уверял, что ей невероятно повезло! Что такой шанс выпадает одной на тысячу. Что за год она заработает на квартиру, машину и прочие атрибуты красивой жизни. Он даже сумел уладить вопрос с училищем: достал медицинскую справку, по которой ей оформили академический отпуск.