— Как скажете…
Антону явно надоел этот разговор, это сплошное перескакивание с темы на тему. Черт меня дернул ему это показывать, подумал он. Похоже, старичок не на шутку перевозбудился.
— Так вот, Антоша, что я хочу тебе сказать, а ты меня постоянно перебиваешь… — он погрозил ему пальцем. — И черт-те что сейчас обо мне подумал.
Он встал, подошел к бару, достал початую бутылку джина, налил себе и Антону. Они выпили, закусили гренками и маслинами.
— С этого дня ты будешь заботиться еще и о моей сексуальной безопасности, — заявил Белявский. — Поэтому Стефания, или как ее там, завтра же должна быть у меня в койке. Подмытая и умащенная бальзамами. Как ты об этом договоришься с ним или с ней, я не желаю знать! О месте и времени скажу отдельно. Но это не все. Одновременно я хочу знать, чем сейчас занимаются моя жена Ангелина с этим самым Сашей. Хотя и догадываюсь.
— С чего вы решили? — устало удивился Антон.
— Ничего ты не понимаешь… Зато Геля все поняла, когда увидела эту запись. Что я уже достиг такого возраста, когда мне нужна телка помоложе. И потому ей сразу потребовался этот Саша, ибо она теперь не преминет расквитаться со мной тем же. Вот это и необходимо пресечь… Кстати, припоминаю. Он недавно у нас работает, верно? Такой смазливый, спортивный мальчонка, говорят, чем-то похож на Ди Каприо. Геля раз пять пересмотрела этот чертов «Титаник», где он тонул, представляешь? А теперь, получается, он выплыл. Хотя меня от его сладкой рожицы чуть не стошнило с первого взгляда.
— Похож… — кивнул Антон. — Ему уже говорили…
После чего он стал похожим еще больше… Вы никуда не спешите?
— Нет, но чтобы столько раз смотреть этот «Титаник», сопли в сиропе, представляешь? — продолжал ужасаться Белявский. — Вот, значит, откуда ее интерес к Саше… А как его фамилия, кстати?
— Антипов. Александр Антипов. Только я же говорил вам, теперь у него живет эта Юля. Поэтому я не совсем понимаю…
— Уж не хочешь ли сказать, будто моя Ангелина хуже этой девки? — вдруг повысил голос Белявский. — Да ты знаешь, какие люди добивались ее расположения? Причем в открытую, при мне, не боясь и не стесняясь! И она всем отказала. Правда, тоже при мне…
— Честно говоря, Эдуард Григорьевич, сначала решите, чего вы хотите, — искренне сказал Антон. — То эта Стефания вам нужна, то ваша жена все равно лучше. И что нам делать с этой кассетой…
— А я все уже решил! — недовольно засопел Белявский. — Я не желаю быть соперником своего охранника! И не желаю с ним торговаться за эту Стефанию. И потому завтра же ее ко мне в койку, жену на кухню, а Ди Каприо — в шею! Все, на сегодня свободен. А что делать с кассетой, я подумаю. И решу сам.
Антон поднялся из кресла, но уходить не спешил.
— Вам не кажется странной эта шумиха в газетах насчет гипотетического ареста вашего лучшего друга Левы? — спросил он.
— Запомни: Лева ничего просто так не делает. — Он многозначительно поднял палец вверх. — Даже если его завтра взорвут к чертовой матери в его бронированном «мерседесе», значит, ему зачем-то это понадобилось. А сейчас не теряй время, ищи своего Ди Каприо и мою жену, потом доложишь, чем он занимается.
Оставшись один, Белявский немного подумал и набрал номер театрального режиссера Полынцева.
— Петя, ты?
— Да, это я… — настороженно начал Полынцев и вдруг оживился: — Эдик, давно тебя не слышал! Ты мне так ничего еще не сказал о моей премьере!
— Да ладно тебе… — засмеялся Белявский. — Можно подумать, тебе это интересно. Знаешь, только я или Геля соберемся с духом тебе позвонить поблагодарить и что-то сказать, но тут же читаем в газетах или слышим по телевидению восторженные отзывы профессиональных критиков. Что еще после них скажешь?
— Не прибедняйся! — отозвался маститый режиссер. — Во-первых, далеко не все так отозвались, во-вторых, что собирается сказать какой-нибудь критик Митюлькин, я уже заранее знаю. Мне сейчас интересно узнать от моих друзей, тех, кто мне помог в трудную минуту, когда другие постарались меня оболгать и опорочить.
— Это ты о Левке, что ли? — поинтересовался Белявский. — Уж пора бы его знать. Раз ты меня пригласил на премьеру, а его обошел, значит, жди от него пакости.
— То есть ты видел эту статью в его газете и фотографию на кладбище, где я, знаменитый на весь мир режиссер, среди бандитов? В моем театре уже смотрят вслед и перешептываются.
— Мне об этом рассказывали, — уклончиво сказал Белявский. — Но я не хочу читать всякую грязь про людей, которых люблю и уважаю…
— Но ты можешь мне поверить, что я не знал и не предполагал, чем они занимаются… — горячо продолжал Полынцев.
— Петя… — молитвенно поднял глаза к потолку Белявский. — Об чем идет речь? В чем ты стараешься меня убедить? В подлости Левки? Так я сам могу тебе рассказывать дни и ночи! добавил он, искусно подражая голосу Разумневича.
Режиссер Полынцев в ответ расхохотался.
— Ну ты молодец… Так изобразить Леву! Вот где артист пропадает. Его тон, его интонации, и, главное, это его подлинные слова, начиная: об чем речь! Кстати, ты знаешь, но именно это он совсем недавно сказал мне, но только о тебе… Слово в слово! Постой, а ты-то откуда знаешь? — недоуменно спросил он.
Черт… Эдуард Григорьевич ответил не сразу. Он замялся, поняв, что сказал лишнее, и решил все обратить в шутку.
— А это мои ребята записали ваш разговор, — сказал он. — Установили прослушку в банкетном зале, никто не заметил, а они во время торжеств в связи с твоим юбилеем все сделали и оборудовали в лучшем виде.
— Это ты так шутишь? — огорошенно спросил маститый режиссер после паузы. — Или…
— Конечно, шучу. А о Левке-шмаровозе я знаю все, — продолжал Белявский. — Больше, чем он сам о себе. Настолько хорошо его изучил за все годы, что могу предугадать: что, кому и каким тоном он скажет.
— Только я вот до сих пор не могу угадать, что ты скажешь о моей пьесе… — хмыкнул Полынцев. — Хотя тоже давно тебя знаю.
— Что я тебе скажу… — пожевал губами. — Интересно, необычно. Я на такие вещи смотрю просто: или режиссер сделал из дерьма конфетку, или конфетку он превратил в дерьмо. У тебя я вижу первое. Дело в том, что я сам такой. Каждый раз выискиваю зерно истины в той шелухе, что наговорили мне мои референты и помощники. Вот поэтому, Петя, я всегда нахожу в тебе родственную душу, которая меня так к тебе притягивает…
Фу-у… кажется, вывернулся, облегченно подумал, прислушиваясь к дыханию режиссера Полынцева в трубке, которое заметно участилось.
— Спасибо, Эдик, на добром слове, — сказал тот. — Я всегда знал, что найду в тебе участие и поддержку, когда на душе становится тяжело от людского непонимания и равнодушия…
Много ли художнику надо, тепло подумал Белявский. Ты скажи ему ласковое слово, обогрей, и он весь твой без остатка. Чистое дитя.