Треснула она кулаком по столу, да так, что миса на аршин подскочила!
Схватила она гребень костяной новехонький, разобрала косу, в три взмаха гребнем разметала ее по плечам да по спине, сорвала с рубахи пояс и выскочила из комнатенки — да в сени, из сеней — да на двор! И рухнула на колени!
Тяжесть в ней объявилась неслыханная, тяжесть эта коленки ей подломила, гулкая тяжесть, вроде обвалившегося очепного колокола в тысячу пудов весом, который вдесятером не расколыхаешь. Чугунная, свинцовая, черная ярость, невыносимая для тела и души!
Как будто когти выросли на рукодельных пальчиках — выгрызла теми когтями Алена из утоптанной земли комья, сжала, в пыль черную обратила.
— Встану не благословясь, выйду не перекрестясь! Из избы не дверьми, из двора не воротами, — мышьей норой, собачьей тропой! — грозно произнесла она. — И встану я во чистом поле, и взмолюся я трем буйным ветрам — ветр Мойсей, ветр Лука, ветр Авдей! Подсобите и помогите!
Ударила Алена кулаками с зажатой пылью оземь — и протек над головой у нее гул, да не простой, а с подвываньем. Высоко в ночном небе шли издалека призванные ветры — да прошли мимо.
— И встану я во чистом поле! — повторила Алена, не чуя себя, а вся во власти неизмеримой злобы. — И взмолюся я трем ветрам — ветр Мойсей, ветр Лука, ветр Авдей! Подсобите и помогите! Заклинаю вас именем Самого!
Не знала Алена этого страшного имени, да, видать, знала покойница Кореленка. Покорные ветры повернули назад, по плавной дуге спустились и, сплетясь, окружили Алену летящим кольцом, так что распущенная коса обвилась вокруг шеи.
— Берите, ловите, к обидчику моему несите! — Алена сжала перед собой оба кулачка. — Обидчика моего ослепите! Очи вороные, голубые, серые, карие, зеленые — какие бог дал! Берите, несите! В воду сроните — вода высохнет, на лес сроните — лес повянет, на землю сроните — земля сгорит, на скотину сроните — скотина посохнет, на могилу к покойнику сроните — костье в могиле запрядает! И несите, и в глаза ему швырните, и те глаза изо лба бы в затылок выворотило! По мой час, по мой выговор!
И кинула черную пыль на ветер!
И вскочила — тяжесть отвалилась, ушла, ноги сделались легкие, плясовые.
Тут же раздался крик боли. Кричали в избенке.
Вскочив, разогнав руками улетающие в разные стороны ветры, кинулась Алена к Степаниде — и увидела ее лежащей на полу.
— За что ты меня, Аленушка? Нешто я тебе когда злого пожелала?..
— Господи Иисусе… — только и могла произнести Алена.
Будь это заговор с призыванием имени Божьего, она оборонила бы Степаниду простыми словами, что произносятся перед самым замком: «А кто на меня посягает, того по имени Господь знает». В заговоре же без Господнего имени такой предосторожности не было — и всякий, о ком хоть раз в жизни Алена плохо подумала, мог получить черной пыли в глаза, если только попущением Божьим попался по пути бесстрастным мстителям — буйным ветрам Мойсею, Луке и Авдею.
— Алена… А ты ведь Самого призывала…
Тут лишь Алена опомнилась окончательно.
Схватила она мису со стола, принялась Степаниде единое око промывать, охала, каялась, прощенья просила.
Степанида молчала.
Видно, потому молчала, что чуяла — не понимает Алена, что творит, не раскаяние в ней, а тайная радость, что Кореленкина сила понемногу послушной делается, загадки свои раскрывает. Прощение же — что ж, попросить недолго, да и простить недолго…
Но, вопреки Степанидиным страхам, та сила не только на злое была способна. От тонких Алениных пальцев вошло в глаз тепло и утихла боль, а убрала Алена руку — и в горсточке выплаканные пылинки лежали.
— Утро вечера мудренее, Степанидушка, — сказала, успокоившись за врачеваньем, Алена. — Приберемся-ка, помолимся да спать ляжем.
Степанида, не отвечая, взялась за большой лоскут василькового сукна, постеленный, как положено, под ноги, и сразу же руку отдернула.
— Что с тобой, Степанидушка? — всполошилась Алена.
— Алена! Попробуй-ка ты, свет! — сменив с перепугу гнев на милость, молвила ворожея.
Алена взяла лоскут без затруднений.
— А что с ним такое?
— Как иголки в пальцы вошли!
— Нет никаких иголок…
— Это зеркальные осколочки. В них пакость какая-то сидит, — убежденно сказала Степанида.
— Завтра сожжем, — пообещала Алена, осторожно сворачивая лоскут и вынося в сенцы. — Очистим огнем.
Сама она ровно ничего не ощутила. То ли принять не сумела, то ли Кореленкина броня не позволила.
— Кабы не всю избу пришлось огнем очищать…
Степанида затеплила свечку и снова закрестила все углы.
Спать они легли в подавленном состоянии духа.
А наутро Алена поднялась очень задумчивая. И, за что бы она ни бралась, ее мысли витали в областях неизвестных.
Забегали бабы — кому погадать, кому травки, кто просто языком почесать. Принимала да привечала всех Степанида, Алена же бродила, мучаясь, как корова недоенная.
Очевидно, время от времени в такое состояние впадали все ведуньи, поскольку Степанида без единого вопроса оставила ее в покое.
Наконец ближе к вечеру Алена убедилась, что в одиночку ни до чего путного не додумается.
— Ну-ка, Степанидушка, помоги мне сон разгадать, — попросила она. — Не хватает моего разума.
— Как порчу на ветер пускать — так разума-то хватает! — буркнула Степанида. — Видно, не родилась еще баба, в которой сила с разумом уживутся. Сон, стало быть? Небось, опять тот ведун снился? Пусть тебе Енаха-бес такие сны истолковывает!
Всё же она еще держала обиду, и не только из-за черной пыли, которую сквозь бревенчатые стены да плотно закрытое окошко принесло да шлепнуло прямо ей в единый глаз. Заело ее еще, что Алена не обеспокоена вместе с ней зеркалами, которые нужно возвращать в целости и сохранности.
— Да нет, что ты!.. — Алена обняла ворожею, приласкалась, на лавку ее усадила, сама напротив села. — Я, Степанидушка, никак к тому сну ключа не подберу.
— И что же снилось тебе?
— Да меня Устинья Родимица всю ночь лесами водила!
— Спаси и сохрани! — Рязанка перекрестилась. — И ты что же — шла за ней? За покойницей-то? Вот неразумная!
— Шла, — призналась Алена. — Что-то она мне показать хотела, на путь какой-то навести… И говорила — да я теперь и не вспомню, что.
Степанида задумалась.
— Зла тебе Кореленка не желала, а вот что грешна она тебе — это уж точно. Всадила в тебя силу свою окаянную… Видать, хотела и впрямь тебя на путь вывести. Лесом, говоришь? Узкими тропочками? А на поляну не выводила?
— Была поляна! — обрадовалась Алена. — Ох, ей-богу, была!